Михаил Аронов - Александр Галич: полная биография

Вот на этой гитаре Аграновский и учил Галича играть. Потом появились другие гитары — одну из них сделал мастер Александр Шуляковский, снабжавший гитарами многих известных бардов и артистов, в том числе Высоцкого.

Если говорить об истоках авторских песен Галича, то следует заметить, что все главные темы в них были уже так или иначе заявлены в его пьесах, сценариях и даже — как ни странно — в комсомольских стихах и песнях к кинофильмам, тем более что Галичу пригодился имевшийся у него опыт стихосложения. Более того, можно утверждать, что, не будь Галича-драматурга и Галича — автора бравурных советских песен и стихов, мы не знали бы Галича-барда и диссидента. Кстати, и сам он говорил об этом вполне открыто: «Для меня работа в жанре песни — та работа, обсуждением которой мы сейчас занимаемся, — это есть прежде всего продолжение моей профессиональной литературной, писательской деятельности» [345].

Прямыми предшественниками авторских песен Галича действительно являются его драматургические произведения. Вспомним для начала, что первые же три его детские пьесы («Северная сказка», «Улица мальчиков» и «Я умею делать чудеса») были запрещены цензурой. Такая же судьба постигла и подлинно трагическую «Матросскую тишину» (1946), в которой присутствует и тема репрессий, и еврейская тематика, и проблема «отцов и детей» — то есть все то, что будет в полной мере развито Галичем в его авторских песнях.

С другой стороны, скажем, в пьесе «Вас вызывает Таймыр» при всей ее внешней «несерьезности» присутствуют многочисленные иронические реплики как со стороны авторов, так и от лица персонажей, в чем проглядывают истоки сатирических песен Галича. А кроме того, во многие его пьесы входят обширные стихотворные фрагменты, которые произносятся от лица либо автора, либо персонажей, и в них также можно отчетливо проследить преемственность с будущим песенно-поэтическим творчеством. Например, пьеса «Начало пути» («Походный марш»), написанная еще в 1946 году, вскоре после «Матросской тишины», уже свидетельствует о достаточной зрелости поэтического дарования ее автора и содержит целый ряд параллелей с будущими галичевскими песнями. Выше мы уже отмечали несколько таких перекличек. Коснемся еще некоторых.

В эпизоде, где паренек (Илья), девушка (Варя) и боец (Глеб) собираются бежать из фашистского плена, первый произносит такие слова: «В эту ночь, в этот город, в родные края, / Мы должны, мы обязаны с вами пробиться!» А в 1970 году Галич напишет поэму «Кадиш», в которой речь пойдет о Польше, оккупированной фашистами, и там будет представлена аналогичная мысль, выраженная вдобавок тем же стихотворным размером: «…Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом / Мы вернемся, вернемся в родную Варшаву!»

В другом монологе Ильи наблюдается еще одна перекличка с поэмой «Кадиш». Илья обращается к Глебу с такими словами: «Встанет солнце над миром — посмейте унять! / Если ж новая нечисть поднимется тучей — / Ты оружие выбей из лапы паучьей, / Ты не дай им оружие снова поднять!»

И характеристика нечисть , и эпитет паучий встретятся в «Кадише» при описании фашистской свастики на территории оккупированной Польши: «В черной чертовне паучьих знаков, / Ныне и навеки — “юденфрай”!»

Пьеса «Ходоки», а также сценарии «Степное солнце» и «Гость с Кубани», хотя и написанные с «советских» позиций, в полной мере демонстрируют знание автором фольклора и умение мастерски воспроизводить его в поэтической (в том числе частушечной) форме. Вот, например, обширный монолог, которым начинается вступление к первому действию «Ходоков». Формально его произносит строитель Кузьма Башашкин, но в этом монологе явственно слышится авторский голос. Более того, перед нами сразу же предстает поэт с крепко сбитым, отточенным стихом, очень напоминающим «изощренный» стиль авторских песен Галича: «Прямо с хода, с первым словом / Так вот сразу и начнем! / Дело было под Ростовом!.. / Нет, поближе, под Орлом!.. / Нет, подальше… / Впрочем, можно / В спешке спутать широту, / Впопыхах, неосторожно, / Долготу назвать не ту, / Перепутать — что там с краю, / Где там лес, а где — поля. / Но одно я твердо знаю, / Место действия — родная / Наша русская земля! / Край счастливый, край советский, / Полный силы молодой. / А какой он там — зарецкий, / Приозерный, луговой, / Разберемся! / Что чиниться?! / Нам идти — к плечу плечо. / Это все, как говорится, / Только присказка еще! / Сказка — дальше… / Нет, не сказка! / Сказка — ложь, а это — быль. / Вез меня дорогой тряской / Легковой автомобиль. / И бежала путь-дорога / Мимо пастбища и лога, / Мимо елей и столбов, / Мимо яблонь и хлебов. / И сосед, косясь с опаской / На клубящуюся пыль, / Рассказал мне эту сказку… / Тьфу ты, черт! / Не сказку — быль. / Председателю колхоза / Из Москвы письмо пришло… / Дальше мне нужна бы проза, / Дальше в рифму — тяжело. / Или вовсе — речи вместо / Вспыхнут пусть прожектора, / Дрогнет занавес… / Маэстро! / Дайте музыку — пора!» [346]

Стихотворный размер этого текста будет перенесен Галичем в его поэму начала 70-х годов «Вечерние прогулки». И не только сам размер, но и некоторые любопытные поэтические приемы. Например, инверсия, встречающаяся в словосочетании «речи вместо», в «Вечерних прогулках» будет использована в таком контексте: «И опять, оркестра вместо, / Работяга говорит». Кстати говоря, и в пьесе «Ходоки» весь этот стихотворный монолог также произносится от лица «работяги».

Концовка монолога: «Дрогнет занавес… Маэстро! / Дайте музыку — пора!» — в поэме будет представлена так: «Эй, начальство! Света брызни! / Дай поярче колорит!..» А строки «Это всё, как говорится, / Только присказка еще!» в «Вечерних прогулках» лишь слегка видоизменятся: «Это всё была петрушка, / А теперь пойдет рассказ!»

И уж совсем «в духе Галича» написан его сатирический водевиль «Сто лет назад» по мотивам пьесы Ф. А. Кони «Петербургские квартиры». Ранее мы уже приводили ироническое «Предисловие в стихах». Однако еще больше сходств наблюдается в стихотворных фрагментах, которые встречаются внутри текста пьесы.

Вот, например, персонаж по имени Петр Присыпочка («человек без определенных занятий») произносит саморазоблачительный монолог и читает не менее саморазоблачительное стихотворение, посвященное себе любимому:

ПРИСЫПОЧКА. Мне-бы только деньги, а уж с деньгами я, Иван Ильич, чего хочешь открою! И вот-с, вообразите, за все это благодарное потомство ставит Петру Петровичу Присыпочке при жизни памятник! Вот-с!

КУТИЛИН. Непременно при жизни?

ПРИСЫПОЧКА. Непременно! На черта мне, извините, вам памятник после смерти?! Что я его — другому покойнику перепродам, что-ли?! Нет-с, при жизни! Обязательно при жизни. И вилла, где-нибудь в этаком фешенебельном месте. Ну, хоть на рижском взморье или в Петергофе, рядом с Мон плезиром. А?! И на вилле этак будет изображено — “Вилла Петруша”!