Эльга Лындина - Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

– Я очень много сил потратила на этот фильм, – вспоминает Нина Ивановна. – Трудно он дался, физически и морально. Снимали почти все на натуре, осенью и зимой. Жили на хуторе – слякоть, грязь, холод. Было и так, что возвращалась с ночной съемки вся облитая керосином. Мечтала об одном – поскорее бы вымыться, а воды горячей нет! Ходила неделями, как цистерна с нефтью. Руки мне старили гримом так, что потом, в Москве, на три дня стирку заводила, чтобы руки отмыть. Играть было очень тяжело: я не умею отделять себя от роли, а со Степанидой столько пришлось пережить.

Публика смотрела картину плохо, а для меня это беда самая большая!

Выходит, напрасно я работала. Конечно, когда я начинаю съемки, меня не волнует проблема будущего успеха или неуспеха картины у зрителей: в этот момент меня волнует только роль. Но вот все закончено, ты отдаешь фильм людям…Тут для меня и встает вопрос взаимоотношений картины со зрителями. Вопрос номер один! Я ведь жизнь свою на это тратила. Мучилась, уставала, мерзла, месяцами жила в разлуке с близкими…Училась доить корову, босиком по снегу ходила…

Мне кажется, такие чувства испытывает каждый, кто любит свое дело. Вот не стану читать газету (хотя часто лучше их не читать), значит, журналисты зря трудились… Мне нравится, что иногда в коробках конфет я нахожу как бы визитку с фамилией фасовщицы, которая подписалась под своей работой. Я для этой фасовщицы публика, как и она для меня. Мы взаимно оцениваем работу друг друга. Поэтому хочу, чтобы народ в кино пришел, страдал, плакал, смеялся, вздрагивал от боли.

Для этого актерам не надо себя щадить. Рассчитывать, распределять эмоции. Надо безраздельно жить в роли. Иначе тебя не поймут и не примут. Конечно, это моя точка зрения, но она в традициях русской актерской школы. В училище Борис Евгеньевич Захава рассказывал нам, как Михаил Чехов буквально сгорал на глазах зрителей, играя Гамлета.

В искусстве надо жить сердцем. Для меня сыграть роль – значит добраться до тайного тайных героини, ее характера. Каждый человек – тайна. По-моему, ее невозможно разгадать рассудком. Только сердцем. Я ненавижу внутренний холод: да, актер должен себя сжигать. Только так и тогда он сомкнется с залом.

…Вадим Абдрашитов пригласил Русланову в картину «Остановился поезд» на роль секретаря горкома партии Марии Игнатьевны. Роль эта как будто не вписывалась в круг героинь актрисы. Но… открылись новые грани ее таланта – умение сознательно отрешаться от найденного и смело искать себя иную.

Клокочущая ее энергия, ее интенсивное приятие мира в новой роли скованы ответственным постом героини, строго регламентированным общением партработника, словом, всеми шорами, которые постепенно сужают мир человека и становятся уже частью его самого. В Марии Игнатьевне более всего и очевидна такая деформация личности.

В конфликте со следователем Ермаковым Мария Игнатьевна не может смириться с тем, что тот ломает всю начертанную ею стройную систему лжи о подвиге земляка-машиниста. Она не только начертала – уже сама в нее поверила и оценила как средство воспитания народных масс.

Красивая, строго, как в униформу, затянутая в безликий костюм женщина негромко утверждает свою позицию, негромко приказывает. Она чувствует за собой мощную стену – власть, и поэтому правда для нее вредное излишество. Актриса как бы меняется во время эпизода, переходя от достойной сдержанности к прямой атаке. В ее глазах появляется недобрый блеск, она напрягается, начинает наступать… При этом все время сидит за столом, отчего каждый ее жест приобретает особую значительность и выразительность.

Во властной, деятельной хозяйке города угасла личность. Она – только часть партийного механизма, винтик. Мария Игнатьевна выступает с прочувствованной речью на закладке памятника погибшему машинисту. Запрокинута голова…Четкий, безупречный профиль – как на плакате. Дикция записного оратора плюс усиление микрофоном… Катятся одна за другой гладкие фразы. Общие места, что подойдет к любому случаю. Секретарь горкома вся в порыве – еще один компонент ее имиджа. Она давно научилась в нужный момент включать хорошо налаженную систему наигранного энтузиазма.

В маленьком эпизоде Русланова сыграла исторически масштабный сюжет, обнажив всю пустоту и мертвечину жизни в стране, растоптанной партией. Мария Игнатьевна дала актрисе посыл к роли товарища Поляковой в картине «Завтра была война».

Русланова – актриса без амплуа. В этом ее огромная сила, дающая ей почву и для драмы, и для комедии. И для трагедии – трагическую героиню она сыграла у Алексея Германа. В его картине Наташа Адашова существует несколько на втором плане мощно очерченной атмосферы 30-х годов, между тем и ее сюжет передает своего рода движение времени. Любовь рассказана режиссером и актерами с чеховской трагедийной простотой.

Адашова не похожа на актрису-победительницу: обыкновенная, уже не юная женщина, которой не легко дается каждый ее день. С одной стороны, это дитя «Синей блузы», она отметает от себя всякие «мещанские» блага. Ей плевать на свое поношенное пальтецо, которое служит домашним халатом, на отсутствие в ее доме чайника… Все меркнет в сравнении с тем, как будет прекрасен завтрашний день. Она может подняться над всем этим… кроме своей безоглядной любви к журналисту Ханину.

Актриса сразу задает очень высокую ноту. Режиссер ее в этом поддерживает и помогает ей удержаться на ней весь фильм, не прибегая к внешним акцентам. История любовного треугольника: Лапшин любит Адашову – Адашова – его друга, журналиста Ханина, Ханин не может забыть свою недавно скончавшуюся жену, – выстроена без внешней динамики. Их изначальные отношения, в общем, не меняются. Адашова отказывает Лапшину, Ханин уезжает. Лапшин и Наташа провожают его на пристани. Но любящий не может не надеяться. Адашова все-таки ждет. Волшебства ли, простых ли слов от Ханина: «А поедем со мной, Наташка!». И знает, что ничего этого не будет… Она говорит, улыбается, но улыбка похожа на короткую судорогу… Дразнит Ханина тем, что едет тем же пароходом, в тот же Харьков, что и он, снова чего-то напрасно ожидая. И нарастает в ней желание разом покончить, обрубить все связи, иначе только в омут. Ханин отводит глаза, и Адашова резко сама себя останавливает: все!

Когда пароход отчалит, она произнесет одну-единственную фразу о том, как голова у нее болит, простонав ее. И уходит от Лапшина нарочито бодрой, ломкой походкой. Несет в авоське кочан капусты. Контраст самой что ни на есть прозаической прозы и безнадежного драматизма рождает трагическое чувство безысходности.

«Проза толкает к импровизации, – говорит Герман. – После отъезда Ханина Наташа Адашова пошла, пошла, пошла, свернула, капусту купила! Мне кажется, это лучший эпизод, который я придумал в своей жизни… Ход этот правильный для артистки. Если бы Адашова была француженкой, она от горя, что у нее с Ханиным не будет ничего и никогда, в Италию, скажем, уехала. А тут суп варить надо!»