Уолтер Нил - Жизнь Амброза Бирса (главы из книги)

«Дэвис и Ли вступили в схватку с небесными силами: с великим гением Линкольном и великим стратегом Грантом, избранниками бога. Ни Дэвис, ни Ли не были гениями. Они оба были талантливы. Они оба знали намного больше, чем Линкольн или Грант. Технически они были лучше во всех отношениях. Но им обоим не хватало тех качеств, которыми владеют только боги: знаний без обучения. И эта сущность военного успеха, в которой Линкольн и Грант превосходили Дэвиса и Ли.

Итак, давайте представим Линкольна президентом Конфедерации, а Гранта – командующим южной армией. Победит ли Юг? Возможно! Это могло случиться, особенно если бы судьба дала Югу военное руководство получше».

Может показаться, что в этой главе я уделил слишком много места тому, как Бирс критикует конфедератов. Это случилось потому, что ошибки северной армии были так велики, так бесчисленны, так глупы, её генералы так некомпетентны, что осуждающие слова Бирса о них нельзя было бы напечатать.

I

Гражданская война закончилась, и Бирсу предложили место в регулярной армии. Он не просил места, хотя тысячи людей из кожи вон лезли, чтобы его получить. Но литература манила Бирса так же, как армия. Он решил бросить монетку, его карьера решалась одним броском. Выпала литература. Была литература орлом или решкой, я не спрашивал.

Он заметил, что, в отличие от планет, человечество двигается на запад. Он считал, что причина в закатах, которые всегда привлекают молодых. Я сказал, что нет разницы между закатами и восходами. Первые так же роскошны и таинственны, как вторые. «Разумеется, – согласился он. – Но никто не встаёт вовремя, чтобы увидеть восход. Во всяком случае, когда человек хочет поменять жизнь, он едет на запад. А если он в конце концов достигает востока, то это потому, что он продолжает ехать». Итак, Бирс поехал на запад, в Калифорнию, чтобы заниматься литературой.

Он часто размышлял, не обманула ли его монетка.

«Я давно стал бы генерал-майором, вышел бы в отставку с отличным доходом. Во время службы я тоже мог писать. Но не так, как хотел бы. Я с трудом могу представить успешное соединение этих двух занятий. И ни в одном я не был бы Амброзом Бирсом. Я был бы человеком дяди Сэма, неотличимым от других. Моё богатство – это моя независимость. Её даёт литература. Я пишу то, что мне угодно, не важно, кого это задевает. Если бы я остался в армии, то я напечатал бы немногое из того, что написал. Монетка была права, она не обманула».

II

Вернувшись в 70-х годах из Лондона, Бирс поселился в Калифорнии и занялся журналистикой в Сан-Франциско. Слава, полученная им за рубежом, шла впереди него. Бирса ждал успех и в самых высоких областях литературы, и в журналистике, а в добавление к возраставшей славе – деньги. Но гранитные горы, известные как Великий водораздел [63] Американский континентальный водораздел, или Великий водораздел – условная линия, к западу от которой в Америке находится бассейн Тихого океана, а к востоку – бассейны Атлантического и Северного Ледовитого океанов. , не мог пересечь ни один писатель с тихоокеанского побережья. Этот подвиг пытались совершить Брет Гарт, Хоакин Миллер и многие другие, но и сегодня, когда они мертвы, они, по большей части, известны по другую сторону гор.

Обитатели атлантического побережья относятся к писателям с тихоокеанского побережья с безразличием, если не высмеивают их «претензии». Мы на Востоке до сих пор воротим нос от того своеобразного типа культуры, который существует к западу от Аппалачской гряды. Мы, кажется, считаем, что не нужно ехать дальше Питтсбурга, чтобы найти варварство, совершенно неизвестное в Бостоне и Нью-Йорке. В ранние дни Брета Гарта, Марка Твена, Хоакина Миллера и Амброза Бирса анемичные писатели, обитавшие на узкой полосе, известной как атлантическое побережье, были совершенно уверены, что они единственные создают литературу, достойную внимания. Их анемичные читатели соглашались с ними и подтверждали, что более достойную литературу можно найти только в Европе. Как издатель я признаю, что на Востоке до сих существует предубеждение против западных писателей и против всей культуры к западу от Аппалачей. Это предубеждение можно найти только на атлантическом побережье, но не в Европе. Я добавлю, что европейские писатели и читатели никогда не пренебрегали авторами с тихоокеанского побережья. Настоящими знаменитостями Лондона были Брет Гарт, Марк Твен, Хоакин Миллер, Амброз Бирс и другие. И ни один из тех, которых я вспоминаю, за исключением Лоуэлла [64] Джеймс Рассел Лоуэлл (1819-1891) – американский поэт, эссеист, дипломат. , не приезжал в Лондон с атлантического побережья.

У Бирса были трудности с деньгами. Когда его слава великого писателя упрочилась на всём тихоокеанском побережье и распространилась на Европу, то к востоку от Скалистых гор его имя, в сущности, было неизвестно. И сегодня о нём редко можно услышать в литературных кругах восточных городов. Его и его работы лучше знают в некоторых деревушках Скандинавии, Германии, Бельгии, Франции, Англии и Италии, чем в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии и Балтиморе.

Были долгие промежутки времени, когда он зарабатывал своим пером не больше десяти долларов в неделю. Поэтому он был вынужден искать другое занятие и получил должность пробирщика на службе правительства США, на монетном дворе. В эти ранние дни он был редактором «Аргонавта» и других изданий. Он всегда наполнял эти журналы литературой высшего класса, но получал очень мало. Выходит Уильям Рэндольф Хёрст. Пусть сам Бирс опишет эту сцену [65] «Черновой набросок», 12-й том собрания сочинений. (Прим. автора.) :

«Много лет назад я жил в Окленде (Калифорния). Однажды, когда я отдыхал в своём жилище, я услышал слабый, нерешительный стук в дверь. Открыв дверь, я увидел молодого человека, самого молодого молодого человека, которого я когда-либо встречал. Его внешний вид, его поза, его манеры, всё указывало на его крайнюю робость. Я не пригласил его войти, не усадил на лучший стул (у меня было два) и не спросил, чем мы можем служить друг другу. Если память мне не изменяет, я просто спросил его: «Ну?» – и ждал ответа.

«Я из "Сан-Франциско Экзэминер"», – объяснил он голосом, нежным, как фиалки, и немного отступил назад.

«А, – сказал я, – вы от мистера Хёрста».

Тогда это неземное дитя подняло свои голубые глаза и проворковало:

«Я и есть мистер Хёрст».

Его отец подарил ему ежедневную газету, и он пришёл, чтобы нанять меня. За этим последовало двадцать лет того, что его газеты называют «наёмным рабством». Мне пришлось много повоевать с его редакторами, чтобы сохранить чувство собственного достоинства, но я не могу сказать, что цепи мистера Хёрста были очень тяжелы. Хотя моя репутация в чём-то страдала из-за того, что я их носил».