Марек Эдельман - Гетто в огне

На второй день от голода начинает подводить живот и люди бьются в болезненных судорогах, от жажды трескаются губы. Никто уже не вспоминает про три буханки хлеба. Потные от лихорадки дети лежат на руках матерей. Люди усохли, сжались и посерели. Дикость, безумие и ужас появились в глазах. Они выглядят бледными, беспомощными, отчаявшимися. Рухнули все иллюзии на пороге страшного последнего дня, мысль о котором гнали и считали невероятной. От кошмара происходящего гудит в груди, перехватывает горло, давит на глазные яблоки, рот раскрывается в беззвучном крике. Старик умоляюще и лихорадочно цепляется за незнакомых людей, стоящих рядом. Бессильная, страдающая мать прижимает к себе троих детей. Каждый хотел бы закричать, но некому услышать вопль, Нечего ждать, не о чем думать. Каждый сидит в своем углу, на мокром полу в грязи и экскрементах. Воздух становится все удушливее из-за вони тысяч тел. Внезапно понимаешь, что все потеряно, что ничего нельзя сделать, что приближается конец.

Возможность покинуть «Умшлаг» все же существовала. Но она была мизерной, каплей в море. Немцы сами создали эту возможность, когда передали в распоряжение «Умшлага» детскую больницу Малого гетто и открыли станцию неотложной помощи тем, кого приговорили к смерти. Ее персонал сменялся дважды в день, утром и вечером. Все сотрудники были одеты в белые халаты и имели рабочие удостоверения. Достаточно было украсть белый халат, чтобы сойти за доктора или медсестру. Некоторые медсестры брали детей и выводили, выдавая за своих. Со взрослыми было сложнее. Их можно было послать на кладбище или в больницу для взрослых, но только с разрешения немцев. Таким образом, здоровых людей вывозили из «Умшлага» в санитарных машинах и в гробах. Через некоторое время, немцы начали проверять санитарные машины и состояние «больных». Поэтому, чтобы предъявить бесспорное доказательство, тех стариков и женщин, чья смерть временно откладывалась, отводили в укромную комнату и там им ломали ноги, без анестезии.

И еврейская полиция тоже «помогала» выйти, за огромные деньги, золото и драгоценности. Спасенные (их число было мизерным), обычно вскоре вновь оказывались в «Умшлаге» и, в конечном счете, отправлялись в тот же роковой путь в тех же железнодорожных вагонах, что и остальные жертвы.

Но люди прилагали невероятные усилия, чтобы вырваться из толпы обреченных. Они цеплялись за халат проходящей медсестры, надеясь укрыться за ним и проскользнуть в дверь, охраняемую еврейским полицейским.

Отец упрашивает, чтобы, хотя бы его ребенка поместили в больницу… Доктор Анна Брауде-Хеллер, главврач больницы Бернсон и Бауман, берет его из рук отца и принимает, несмотря на возражения охраны.

Элена Цзефнер, оказавшаяся в «Умшлаге» после очередной облавы, и там умиравшая, также была помещена в больницу нашими товарищами и при первой же возможности покинула ее со справкой от доктора.

Янек Строз, когда его выводили из корпуса, был задержан еврейским полицейским. Он претворился умалишенным, но мы уговорили полицейского пропустить Янека за спиной жандарма.

Бывали случаи, когда наш человек, посланный в «Умшлаг», чтобы спасать других, сам оказывался в числе обреченных. Такая участь постигла одного из самых храбрых — Самека Костринского, он попал в западню и погиб вместе с депортированными.

Но самая трудная задача в «Умшлаге» — выжить уже после того, как транспорт загружен. Загрузка велась ежедневно дважды — утром и вечером. Цепь украинцев окружала плац с людьми. Звучали выстрелы, и каждый выстрел находил своею цель. Выстрелами толпу уплотняли и, как скот, подгоняли к ожидавшему грузовику. Люди пытались вырваться из оцепления и убежать в здание. Наш товарищ Мендельсон (Менделе) прорвался на чердак и просидел там три дня. Несколько девушек, членов Скиф, скрывались там пять дней, и были позднее выведены с группой медсестер.

Украинцы работали четко. Не все жертвы двигались достаточно быстро, но грузовики всегда были заполнены. Однажды мать загнали на грузовик, но для ее ребенка места не было, и его оттащили, чтоб загрузить в следующий. Рывок матери воспринимается как сопротивление. Следует выстрел.

Также заполняются и железнодорожные вагоны. И так весь путь до Треблинки и газовой камеры.

Во время этих акций мы потеряли почти всех наших товарищей. От первоначальной группы, насчитывавшей более 500 человек, осталось лишь несколько десятков. hа-халуц повезло больше. Она почти не пострадала. Они устроили несколько поджогов и покушение на командира еврейской полиции Й. Шеринского.

В начале августа 1942 года погибли лучшие из наших боевых товарищей: С. Костинский, И. Шпилберг, Пола Лифшиц, Цивья Вакс, Маня Эдельбоген, Куба Зильберберг. Хануся Вассер и ее мама Маня Вассер, Галина Брандес и ее мать — погибли… Товарищ Оржех, разыскиваемый гестапо, несколько раз скрывался на «арийской стороне».

13 августа 1942 года прямо с фабрики W.C. Tobbens была взята Соня Новогродская. Это было странно. За два дня до этого Соня, глядя в окно на толпу возвращавшихся с работы, сказала: «Мое место не здесь. Смотри, кто остается в гетто — сброд один. Рабочий класс маршем отправляется в „Умшлаг“. Я должна идти с ними. Если я буду с ними, они, может быть, не забудут, что они люди, даже в последние минуты, на грузовиках и после»…

Нас осталось горсточка. Мы делали все, что могли, но могли очень немного. Оставшихся мы стремились сохранить любой ценой. Мы устраивали наших людей в немецкие учреждения, что представлялось наилучшим выходом. И все равно мы начали терять контакты друг с другом. Только одна большая группа товарищей (20–25 человек) была сохранена, — на «фабрике щеток» на Францисканской улице.

Это был самый трагический период. На наших глазах исчезла вся организация. Рушилось все, что мы так тщательно создавали все долгие и трудные годы войны. Всеобщее опустошение обессмысливало, сводило на нет наши усилия и труды. Тем, что удалось пережить кошмар того ужасного времени, мы обязаны, главным образом, Абраше Блуму.

К середине августа в гетто осталось всего лишь 120 000 человек. Первая часть «акции», по-видимому, завершилась. Штаб «Умшлага» покинул Варшаву, без каких либо указаний на будущее. Но все равно надеяться было бесполезно. Вскоре стало ясно, что немцы используют короткую паузу, чтобы ликвидировать еврейские гетто в близлежащих городах — Отвок, Фаленица, Мидзежин. Все, в том числе и дети санатория Медем, были депортированы из Мидзежина. Роза Эйхнер погибла смертью мученика.

После временного перерыва, депортации из Варшавы возобновились с еще большим усердием. Теперь «блокады» стали регулярными и более опасными для нас, так как людей стало меньше и уменьшилась площадь гетто. Они стали для немцев более трудоемкими, так как люди уже научились прятаться. Поэтому появился новый метод: каждый еврейский полицейский был обязан ежедневно доставлять в «Умшлаг» семь «голов». Это была игра на выживание. Прежде еврейским полицейским не приходилось такой ценой выкупать собственную жизнь, они могли позволить себе за фантастическую цену выпустить медсестру с ребенком, или мать с ребенком на руках. Теперь же, 7 «голов» на одного полицейского стало безоговорочным правилом.