Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

Не всегда только политические разговоры оживляли общество Терезии, хотя быстрая смена событий тогдашнего времени давала вполне достаточно материала для обмена мыслей. Любезная хозяйка отлично умела разнообразить для своих гостей препровождение времени. Все ее приятельницы были очаровательны, жизнерадостны и легкомысленны, как она. Поэтому танцы у Терезии были в большом ходу. Иногда общество развлекалось музыкой и декламацией, а также играми, где главную роль играли поцелуи. Словом, царило самое неудержимое веселье, не стесняемое никаким этикетом. Сам серьезный генерал Бонапарт поддавался общему настроению. Однажды он держал в своей руке дивно сформированную руку Терезии. Он рассматривал тонкие линии этой классической ручки, и вдруг ему пришло в голову предсказать будущее по этим линиям. Мадам Тальен была очень довольна этой выдумкой. Кружок любопытных дам и кавалеров образовался вокруг оригинальной пары, и Наполеон патетическим тоном наговорил ей самых невероятных предсказаний, к величайшему удовольствию и веселью окружающих. Все начали протягивать ему свои руки, и смеху и шуткам не было конца.

В этот вечер хозяйка дома была особенно прекрасна [6] . Стройная, высокого роста, она возвышалась над большинством присутствующих дам. Она была в греческом одеянии. Легкая индийская ткань драпировалась античными складками вокруг ее прекрасного тела, позволяя не только угадывать его формы. Ее черные волосы были завиты и собраны в античную прическу, такую, как мы видим на бюстах в Ватикане. Они, как рама из эбенового дерева, окружали ее прекрасное, нежное лицо. Золотые запястья сверкали на ее изящных голых ногах, обутых лишь в сандалии, и на ее дивной формы руках, которыми сам Канова мог бы воспользоваться как моделью для прекраснейшей из своих статуй. Ее большие, широко открытые глаза сверкали огнем, ее маленький, чувственный рот улыбался торжествующей улыбкой в ответ на все восхищенные взгляды, которыми ее пожирала толпа окружавших ее молодых франтов.

И что за голос! Он звучал как пение сирен, и нужно было, подобно Одиссею, заткнуть себе уши воском, чтобы не подпасть под его очарование. С несравненной кокетливой грацией играла Терезия драгоценной кашемировой шалью, кроваво-красный цвет которой еще рельефнее оттенял нежную белизну ее рук и плеч.

Ее физические и духовные качества были как бы специально созданы для обольщения; она была прирожденная гетера. Ее могуществом была ее власть над мужчинами: один взгляд ее прекрасных греховных глаз – и они делались ее рабами. Но и она сама отдавалась им беззаветно, если они умели уловить благоприятный момент. Она была во всеоружии для нападения, но у нее не было никакого оружия для защиты. Достаточно было коснуться ее губ, чтобы овладеть ею всецело.

Такова была Терезия Тальен, королева веселья и наслаждений, настоящая Калипсо, как называл ее Люсьен Бонапарт. Одна из ее современниц, графиня Абрантесская, сравнивает ее с капитолийской Венерой. «Но, – говорит она, – она была прекраснее творения Фидия, потому что она обладала той же чистотой линий лица, той же законченностью всего тела, рук и ног, как и мраморная богиня, но, кроме того, все ее существо было одухотворено выражением благосклонности. Это выражение было зеркалом ее души, отражавшим все, что происходило в ней; это была доброта».

Эта женщина привлекала всех мужчин, и даже не избалованного счастьем генерала Бонапарта, в тот круг света, центром которого была она сама. Он очень нуждался и жил на самые скудные средства. Он даже не мог позволить себе роскоши заказать новую форменную амуницию. Хотя комитет народного благосостояния III года и постановил выдавать офицерам действующей армии сукно для сюртука, пальто, жилета и панталон, но Бонапарт не значился в списке армии, и его ходатайство было отклонено.

Единственная его надежда осталась на всемогущую Терезию, щедрую расточительницу милостей. Одного ее слова было достаточно, чтобы исполнилось его скромное желание. И вот однажды он решился обратиться к ней. «Notre Dame de Thermidor» сейчас же пришла ему на помощь. Кому же она когда-либо отказывала в просьбе? Она дала генералу Бонапарту письмо к Лефеву, заведующему выдачей денег при 17-й военной дивизии, и за несколько дней до 13 Вандемиера Наполеон имел уже новую амуницию. Теперь ему не приходилось больше стыдиться, когда при ярком свете люстр в салоне его покровительницы горячий женский взгляд останавливался на нем. Может быть, в этом самом мундире он был в тот достопамятный день начала его величия, когда над ним взошла его звезда. Терезия принесла ему счастье. Вскоре скромная артиллерийская форма бедного офицера, у которого не было ничего, кроме «кэпи и шпаги», должна была скрыться под пурпурной мантией королей.

Но Наполеон не сохранил к ней за это благодарного чувства. Терезия Тальен была одной из тех немногих личностей, по отношению к которым он, достигнув славы и почестей, не проявил признательности. Что было причиной этого недружелюбия? Барра утверждает в своих мало заслуживающих доверия мемуарах, будто Наполеон возненавидел навеки прекрасную Калипсо за то, что она отвергла его любовные искания. Тогда зачем бы стала Терезия покровительствовать генералу Бонапарту? Неужели она, которая переходила из рук в руки, которой ничего не значило иметь одним любовником больше или меньше, извращенная чувственность которой, может быть, влеклась как раз к этому, по внешности так мало привлекательному человеку, – неужели она отказала бы ему в своей благосклонности, если бы он попросил ее об этом? Или же она была одной из тех женщин, про которых говорит Рестиф де-ла-Бретон: «Никакая женщина не умеет так хорошо противостоять мужчине, как та, которая не всегда делала это».

Что губы Бонапарта целовали ротик прекрасной сирены, явствует из одного письма, которое он писал Барра и закончил словами: «Шлю поцелуй дамам Тальен и Шаторено [7] ; одной в губы, а другой в щеку». Но все это было в те времена, когда ему подобные знакомства были скорее выгодны, чем вредны. Позднее, когда он возвратился из Египта и нанес Директории последний удар, он запретил Жозефине всяческие отношения с прежней приятельницей и со всеми дамами, составлявшими ее кружок. Ни в высшей степени вызывающая креолка мадам Амелен, ни обе подруги Барра, мадам де-Шаторено и мадам Форбен, никогда не переступали порога консульского двора. Конечно, это не мешало Жозефине все-таки тайком поддерживать с ними отношения. Наполеон был вынужден не однажды напоминать ей о своем запрещении, которое так ловко умела обходить хитрая дипломатка. Величайшей степени его возмущение достигло тогда, когда, находясь в Берлине в 1806 году, он узнал, что Жозефина приняла у себя г-жу Тальен. «Я запрещаю тебе, – писал он ей оттуда в страшном гневе, – всяческие отношения с мадам Тальен и не допускаю их ни под каким предлогом. Я не желаю и не принимаю никаких извинений. Если тебе не безразлично мое уважение и ты не желаешь быть мне неприятной, то никогда не преступай этого приказа. Она даже ночью является в твои покои. Запрети твоему привратнику впускать ее. Презренный человек женился на ней с ее восемью незаконными детьми. Я презираю ее теперь еще больше, чем прежде. Раньше она была славной девкой, теперь она стала отвратительно пошлой женщиной».