Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

Следующей в ряду стояла графиня де-Шастене. Она не могла удержаться от невольной улыбки при этой поправке императора, и Наполеон заметил это. Он заявил ей, что он ее знает, что он был с ней знаком. «Да, да, – сказал он после того, как она назвала ему свое имя, – я, конечно, знаю вас. Я познакомился с вами в Шатильоне. Вы были тогда канониссой. Как поживает ваша матушка?» И, не давая ей времени ответить ему, он продолжал поспешно: «Помните ли вы еще наш длинный разговор? Скажите, помните ли вы? Это было шестнадцать лет тому назад! Да, действительно, шестнадцать лет назад!». И еще раз он повторил: «Шестнадцать лет!».

Потом он сказал графине де-Шастене еще несколько любезностей по поводу ее книг, назвал ее музой и осведомился, продолжала ли она развивать свой музыкальный талант. По-видимому, он ничего не забыл из того, что видел и пережил в те майские дни 1795 года в Шатильоне. Но когда графиня несколько дней спустя поднесла ему свои произведения «Гений древних народов», «Удольф» и «Календарь флоры», то хотя император и принял их, но не написал ей ни слова благодарности, и Викторина де-Шастене больше никогда не встречалась с ним.

Девятое Термидора положило конец царству ужаса. Словно проснувшись от кошмарного сна, бросились все французы, а особенно парижане, в головокружительный водоворот удовольствий. Ведь теперь не нужно было больше заботиться исключительно о сохранении своей жизни. Теперь смерть уже не караулила граждан из-за каждого угла, она уже не была единственным развлечением пресыщенного варварскими зрелищами народа. Официальные и частные увеселения не были больше подвержены тиранической цензуре.

Все эти перемены создали во Франции совершенно новый тип общества, разнузданного революцией и жадно стремившегося ко всем чувственным удовольствиям. Оно выросло на развалинах царства ужаса и состояло из смеси людей старого и нового режима, с более или менее республиканской окраской.

Львицей этого общества, самой окруженной, самой избалованной и влиятельнейшей женщиной Парижа была красавица Жанна-Мария-Игнация-Терезия Кабаррюс, разведенная маркиза де-Фонтене, возлюбленная и позднее супруга термидорианца Тальена. Ее маленькая белая ручка немало способствовала тому, чтобы раскрыть двери революционых тюрем и освободить томившихся там узников. Благодаря ее влиянию на своего возлюбленного было принято решение ниспровергнуть диктатора Робеспьера. Теперь освобожденная Франция лежала у ее ног. Она была предметом всеобщего поклонения. Народ называл ее «Notre Dame de Thermidor». И даже тогда, когда она уже давно не была больше супругой Тальена, когда она блистала в Люксембурге в качестве любовницы молодого директора Барра, когда народное остроумие дало ей прозвище «собственности правительства», даже и тогда она сохранила за собой репутацию ангела-хранителя, доброй феи. Ее салон в знаменитой «Хижине» был теперь, как и прежде, сборным пунктом всех знаменитых и прославленных умов тогдашнего времени.

Терезия Тальен умела создать около себя кружок прекрасных и обворожительных женщин, отличавшихся, как и она сама, изяществом, эксцентричностью и фривольностью нравов. Г-жа де-Новаль, г-жа де-Богарне, муж которой кончил жизнь на эшафоте и которая позднее делила с Терезией благосклонность Барра, г-жа Ровер, супруга депутата от монтаньяров, г-жа Шаторено, г-жа де-Форбен – все они помогали ей привлекать мужчин, при содействии которых она мечтала сделать из своего салона политический центр. Политические деятели того времени завязывали отношения и интриги в ее гостеприимном салоне, поставщики армии устраивали здесь свои дела, и все, кто только в то лихорадочное время имел прикосновение к официальной жизни, собирались у нее. Быть может, роли для тринадцатого Вандемиера были тоже распределены в ее салоне.

И если некоторые посетители Терезии Тальен и не имели какой-либо определенной политической цели, то они приходили ради ее действительно классической красоты, ее грации и изящества и ради ее превышающей всякую меру экстравагантности. Она позволяла себе такие вольности, которые даже в то далеко не целомудренное время вызывали порицание. Она блистала своей обнаженной красотой не только на своих приемах, у Барра или у Уврара, но, бравируя все мнения, смело выставляла ее напоказ на прогулках, в театре – всюду, где только она могла приковать к себе любопытные и жадные взгляды. Бросать вызов обществу, в особенности мужскому, было ее потребностью. Не появилась ли она в своей ложе в опере, как Диана, в античной наготе, прикрытая только тигровой шкурой?

Однажды, за несколько недель до тринадцатого Вандемиера, Барра привел к своей прекрасной подруге молодого артиллерийского генерала. Он был худ и мал ростом. Его бледное лицо обрамляли темные волосы, которые прямыми прядями спускались до самых плеч. Его форменное платье было старо и поношено. Полы его сюртука были слишком длинны, его обувь была весьма сомнительного изящества. Среди всех присутствующих в элегантном, обставленном со всей утонченной роскошью салоне он был самый незаметный и, конечно, самый бедный. Но его серые глаза сверкали огнем и живостью. Тонкие линии его рта выражали силу воли и решительность, а когда он говорил, его маленькая фигурка словно вырастала.

Терезия удостоила осчастливить этого офицера своим особенным вниманием. Она расточала перед молодым и таким незаметным генералом свои самые очаровательные улыбки и любезности. Он тоже, со своей стороны, был с ней очень вежлив и любезен. Ее победоносная красота ослепила и его, который был предан только культу славы. Вскоре все общество заинтересовалось этой странной парой. Что могла Терезия найти в этом офицере, который имел вид провинциала и по манерам которого можно было с уверенностью сказать, что он не привык к паркету парижских салонов? Когда в тот вечер он откланялся очаровательной хозяйке «Хижины», г-жа де-Богарне немного насмешливым тоном спросила свою подругу, кто был этот маленький, незначительный офицер. «Генерал Бонапарт», – отвечала мадам Тальен.

Он сделался частым гостем в «Chaumiere», влекомый туда частью честолюбивыми надеждами завязать выгодные и влиятельные знакомства, – в то время он был без должности в Париже, – частью под влиянием необычного для него очарования всех этих женщин, которые, как музы, окружали свою богиню и волновали неведомыми чувствами его корсиканское сердце. Теперь он начинал понимать, что в Париже женщина оказывала известное влияние на течение внешних событий. «Женщины здесь повсюду, – писал он в эту эпоху Жозефу, – в театре, на прогулках, в библиотеках. В рабочей комнате ученого можно встретить очаровательные существа. Здесь, только здесь они стоят того, чтобы править общественным рулем. И поэтому мужчины до глупости влюблены в них. Они думают только о них, живут только ими и ради них».