Василий Шульгин - Последний очевидец

Однако нужно сказать, что есть вещи, на которые мы никогда не согласимся. И вот в этом деле и пропаже документов, — причем я оговариваюсь, мне кажется, что Министерство юстиции тут ни при чем, — в этом деле есть одна страшная вещь, эта вещь состоит в следующем. Не то ужасно, что документы украли, а то, что их выгодно было украсть, и то, что тот, кому выгодно было это сделать, как говорит молва, тот стоит на такой высоте, на какой только может стоять русский сановник.

Вот эта вещь, по-моему, ужасна. Но еще ужаснее то, что, быть может, молва ошибается, быть может, этот человек, этот русский министр, этот военный министр, чего я от всего сердца желаю, быть может, он ни к чему подобному даже тени прикосновения не имеет. Но ужасно тут то, что тень падает все же не без основания, и не без основания потому, мы все это знаем, что эту тень бросает несправедливое, нехорошее дело, которое совершилось и которое оправдать нельзя, — закончил я под продолжительные аплодисменты справа, обращаясь к министру юстиции, сидевшему в двух шагах от меня.

По окончании заседания он подошел ко мне и сказал:

— Я прекрасно понял, о чем вы говорили…

Больше он ничего не прибавил, пожав мне руку. Это означало, что министр И. Г. Щегловитов также считает такие деяния недопустимыми.

Каков же итог того, что произошло? Итог таков: два министра одного и того же правительства разноречат и даже более того. Ведь все понимали в чем дело.

Если бы существовал нормальный порядок, то министр юстиции должен был бы привлечь военного министра к ответственности по подозрению в краже важных документов, но он этого сделать не мог. Значит, кража осталась безнаказанной.

Это было началом той великой анархии, которая обозначилась перед крушением империи. Когда убили Распутина, то уже не кража, а убийство осталось безнаказанным. Это был конец. Власти больше не существовало. Вот почему так знаменательны сказанные тогда пророческие слова: «Выстрел в Распутина убил Россию».

После моего выступления 4 мая 1912 года в Государственной Думе я получил письмо, полное горьких упреков, от супруги военного министра, Екатерины Викторовны. Как я мог это сделать?! Ведь я ее хорошо знал. Она жила у нас в доме, и все прочее, в том же духе.

Все это была правда, но ведь я ее имени не называл. Я говорил, так сказать, теоретически. А если она отозвалась, то, значит, узнала самое себя, и вышло по французской пословице: «Jue sexcuse, saccuse», то есть: «Кто оправдывается, тот себя уличает».

Под «ужасным человеком» подразумевался ее первый муж, Владимир Николаевич Бутович. По-видимому, вторая часть письма состояла только из восклицаний, а не из фактов, потому что факты я бы запомнил. Был ли на самом деле Владимир Николаевич ужасным человеком, я так и не узнал, но что он был глубоко несчастным, — это я видел собственными глазами.

Тяжелая супружеская драма сделала его подлинным маньяком. Он потерял способность говорить и интересоваться чем бы то ни было, кроме своей жены. Если она утверждала, что он ужасный человек, то он твердил, что она ужасная женщина. Кто прав, кто виноват — судить не нам. Разногласия между супругами, как это показывает семейная трагедия Толстых, может разделить весь мир на две половины — одну за Льва Николаевича, другую за Софью Андреевну.

Но в данном случае мир не разделился. Слишком уж цинично были попраны закон и правда. И я, конечно, думаю, что Екатерина Викторовна виновата перед Владимиром Николаевичем. Она пошла за него не любя, только для того, чтобы отомстить человеку, которого любила.

Мне кажется совершенно ясным, что она Владимира Николаевича просто и за человека-то не считала. А он? Чем он был виноват, что ее первый роман был неудачен? Но что в этом отношении женщины невменяемы — общеизвестно.

Екатерина Викторовна поступила с Владимиром Николаевичем безобразно, но к своему второму мужу — старику без кавычек, Владимиру Александровичу, — она отнеслась по-человечески и даже милосердно, как будет видно из дальнейшего.

А Бутович, предок которого подписал решение Переяславской рады, не оказался на высоте малороссийской аристократии. Ибо Малая Русь установила закон весьма разумный и гуманный, а именно: «Баба з возу, коням легче».

В самом деле, зачем Владимир Николаевич ставил препятствия жене, которая его не любила? Ведь, уходя от него, она делала ему подарок более ценный, чем обручальное кольцо.

Когда назначенный начальником Главного управления Генерального штаба генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов перебрался в Санкт-Петербург, вместе с ним потянулась и шпионская клика во главе с Альтшиллером, окружавшая его в Киеве. Мои сведения об этом исходили от гласного Киевской городской думы, журналиста, сотрудничавшего в «Киевлянине», члена Государственной Думы Анатолия Ивановича Савенко. Он имел по этому поводу исчерпывающий разговор с киевскими жандармами. Но независимо от этого были сведения и из другого источника.

Александр Иванович Гучков завязал прочные связи с петербургскими офицерами, преимущественно молодыми, которые указывали ему на всевозможные недочеты русской армии. Вот от них-то Гучков и получил совершенно те же сведения о шпионском окружении Сухомлинова. Это подтверждает и биограф незадачливого генерала В. А. Апушкин, рассказывая интересные подробности об Альтшиллере, следовавшем за Сухомлиновым как тень.

По приезде в Петербург их близость стала еще более тесной. Альтшиллер открыл здесь фиктивную контору Южно-Русского машиностроительного завода. Фиктивную, потому что денежных операций в ней не производилось, кассовые книги не велись, посетителей по делам завода не бывало, зато контору посещали какие-то сомнительные личности. В ней имелась почтовая бумага «высокого качества», с австрийским государственным гербом. На бланках конторы Альтшиллера Сухомлинов писал черновики своих бумаг по бракоразводному делу. А в деловом кабинете Альтшиллера на письменном столе стоял портрет военного министра Сухомлинова с дружескою надписью.

Заведовать отделением своей конторы Альтшиллер пригласил Николая Михайловича Гошкевича, двоюродного брата Екатерины Викторовны. До приезда ее в Петербург коллежский секретарь Гошкевич занимал скромное место столоначальника в Министерстве торговли и промышленности и в тяжбе супругов Бутович был на стороне Владимира Николаевича, исполняя различные его поручения. Однако после свидания с кузиной он резко изменил свою позицию, и жена его стала в бракоразводном деле Екатерины Викторовны свидетельствовать против Бутовича. Пользуясь своей близостью к военному министру, Гошкевич предложил фирме войсковых пособий В. А. Березовского организовать поставку ружей для «потешных», обещая, что через Сухомлинова он устроит их покупку военным ведомством.