Сьюзен Зонтаг - В Америке

И лишь одна из них, бродя в отупляющей мгле пустыни, не смогла приобщиться к этой восхитительной и пагубной фантазии: несмотря на призывы Рышарда и Юлиана не приближаться к кактусам, Ванде не удалось обуздать любопытство, и она решила потрогать один из пушистых с виду «бобровых хвостов» кактуса.

— На нем же не было колючек, — хныкала она. — Откуда мне было знать, что там эти ужасные… — и всхлипнула.

— Обеими руками, Ванда! Зачем ты трогала обеими руками? — Юлиан кипел от злости. Ему пришлось вывести ее на крыльцо, прихватив с собой пинцет и свечу. — Только ты могла додуматься потрогать кактус обеими…

Морщась и вздыхая, он стоял сзади и держал ее за плечи, пока Якуб и Данута битый час выщипывали сотни крошечных пушистых иголочек, вонзившихся ей в пальцы и ладони. Когда стоны Ванды заглушил чей-то красноречивый вопль, то вначале все подумали об очередном инциденте с кактусом.

— Мадам! Мадам!

Марына бросилась на помощь. Но это оказались три огромных фиолетовых баклажана, похожие на толстые бомбы, сброшенные за домом. Анела споткнулась о них, затем попробовала сорвать, но обнаружила, что все они крепко приросли к каменистой почве. Их высвободил Рышард, перерезав охотничьим ножом тугие, как веревки, стебли.

Пока они с ликующим видом готовили первый ужин своей новой жизни — баклажаны, поджаренные на костре, и купленные в деревне продукты, — светлое суровое небо потемнело, и в нем зажглись такие яркие звезды, каких они никогда не видели в Закопане. «Звезды в оправе из черного дерева», — сказал Якуб. Данута и Циприан вошли в дом: Циприан — взять телескоп, привезенный Богданом из Польши, а Данута — уложить девочек. Петр, видя, что о нем забыли, и в то же время радуясь тому, что его не отправили спать, уселся на крыльце и пытался подражать вою койотов. Вскоре их всех загнали в дом толстопузые москиты, которые кусали сквозь одежду и превратили эту первую ночь (как и все последующие) в сплошное мучение. Но, даже не будь москитов, им вряд ли удалось бы хорошо выспаться, поскольку они были слишком возбуждены собственным бесстрашием и то и дело просыпались от ярких сновидений. Юлиану снились окровавленные руки Ванды. Рышарду — нож. Анеле — мать, которой она никогда не видела, но которая была похожа на Деву Марию из часовни сиротского приюта; мать часто ей снилась. Петру грезились мертвецы, восставшие из могил и окружившие дом. Богдану снилось, что Марына ушла к Рышарду. А Марыне — Эдвин Бут, которого она наконец-то увидела неделю назад. Спустя считаные часы после того, как «Конституция» вошла в бухту Сан-Франциско, Марына узнала, что великий Бут выступает в театре «Калифорния», и уже на следующий день она увидела его Шейлока, а еще через два дня — Марка Антония. Она не осталась разочарованной и плакала от восторга. Во сне он наклоняется к ней. Прикладывает ладонь к ее щеке. Он говорит ей о чем-то грустном, непоправимом, о том, что кто-то умер. Ей хочется прикоснуться к его плечу; плечо тоже грустное. Потом они скачут на лошадях бок о бок, но с ее лошадью что-то не так, она чересчур мала: ноги Марыны волочатся по земле. Он закутан в восточные одежды, которые носил в роли старика Шейлока, на нем даже светло-желтая шляпа и остроносые красные туфли нечестивца, хотя на самом деле он — Марк Антоний. Они слезают с лошадей возле гигантской чольи. Затем он швыряет шляпу на землю, к ее ужасу хватает голой рукой колючую ветку кактуса и взбирается на него с ловкостью юноши. «Не делайте этого!» — кричит она. Но он продолжает карабкаться. «Спуститесь, прошу вас!» Она плачет от страха. А он смеется. Это по-прежнему Бут? Но он немножко похож на Стефана. Да нет же, ее брат остался в Польше, он умер. Держась за самую верхнюю ветку чольи, он произносит возвышенную речь, исполненную упреков и призывов, обращаясь к небесам, а затем к ней:

Но в словах, что исходят из его уст, звучит что-то новое, нет, непривычное, или нет, наоборот, привычное. Она прекрасно понимала его в Сан-Франциско, понимала его и сейчас, несмотря на то что говорил он не совсем так, как принято в театре. Может, он произносил слова по-латыни? Ведь Антоний был римлянином. Но Шекспир-то англичанин. Значит, так звучит английский? В таком случае вся ее учеба и упражнения пошли насмарку. С этой мыслью она проснулась и поняла, смеясь про себя, что ей приснился Эдвин Бут, игравший на польском!

Одна из причин, по которой Юлиан и Рышард выбрали именно это место, — его близость к общине фермеров в первом поколении (и в придачу немцев, так что языкового барьера быть не должно), которые когда-то тоже ничего не знали о винограде и коровах, плугах и оросительных каналах.

Еще двадцать лет назад эти плодородные поля и процветающая деревня были двумя сотнями акров песчаной пустыни — дальним уголком обширного ранчо, мексиканский владелец которого, убежденный, что данный клочок земли не прокормит и козы, с радостью его продал. Европейским эмигрантам (для которых эта пустыня была не просто чужой, а своеобразной ошибкой природы, которую можно исправить водой) пришло в голову, что климат южной Калифорнии, так сильно напоминающий итальянский, должен быть благоприятен для выращивания винограда.

Землю, арендованную на деньги Богдана, ее владельцы (теперь переселившиеся на ранчо в предгорья) обрабатывали вплоть до их приезда в начале октября, к концу уборки винограда: большая часть урожая была уже собрана и продана. Наступил самый подходящий момент для вселения и управления хозяйством.

Они не желали признавать того, что их неопытность может стать непреодолимым препятствием. Нужны были только трудолюбие, выносливость и смирение. Каждый день Марына вставала в половине седьмого и тотчас хваталась за метлу. Ах, Хенрик, видели бы вы сейчас свою Дездемону, Маргариту Готье, леди Анну и принцессу Эболи!

Разрываясь между двумя желаниями — раздавать поручения или ввести правило, что любая работа добровольна, — Марына решила действовать личным примером. Ей нравилось мести: мощные взмахи метлой гармонировали с ее мыслями. А еще — лущить бобы, сидя на крыльце в кресле, сплетенном из ветвей толокнянки: эта механическая работа погружала ее в глубокую отрешенность, которая помогала ей, когда она еще была актрисой. Марына не скучала по сцене. Она ни по ком не скучала. Богдан работал в винограднике вместе с Якубом, Александером и Циприаном. Рышард где-то писал. Барбара и Ванда ушли в деревню за хлебом и мясом. Данута сидела с девочками. Петр прибежал показать ей дохлую ящерицу; вместе с Анелой они решили похоронить ее во дворе и поставить на могилку маленький крестик. Она слышала, как они смеялись. Анела — чудесная подружка. Совсем еще ребенок. Если бы Камила осталась жива, сейчас бы ей было шестнадцать — как Анеле. Но она могла представить на коленях, на своих теплых коленях, лишь лепечущую малышку, играющую очищенными бобами в миске… свою шестнадцатилетнюю дочь. Сердце по-прежнему щемило — она не скучала по матери, по сестре, по Хорошему X. и Плохому Г. (как она мысленно окрестила Хенрика и Генриха), даже по Стефану. Только по умершей дочери.