Сьюзен Зонтаг - В Америке

— Вы никогда не видели даму с сигаретой?

— Никогда!

— Теперь увидели, — сказала Марына. — Будьте так любезны, пересильте свое удивление и расскажите, что вам от меня нужно, или позвольте мне вернуться к столу.

— Я могу начинать? Вы слушаете меня?

— Можете начинать, миссис Фэнтон.

— Уэнтон. Не знаю, получится ли, когда у вас дым валит изо рта и ноздрей.

— Получится, — сказала Марына. — Попробуйте.

— Прошлой ночью ко мне приходил мой сын из горнего мира. Мой маленький сын, которому было всего лишь три годка, когда он утонул в пруду рядом с нашим домом, и у него в глазах сверкали звезды. «Мама, — сказал он, — ступай к мадам Заленской и скажи ей, что пол сцены — решетка, под которой пылает адский огонь. Предупреди ее, мама, что, если она будет и дальше подавать дурные примеры, ей не будет никакой пощады. Однажды она сделает один-единственный шаг, и под ней с треском провалится пол, и она упадет в огненную бездну, и остальные актеры вместе с ней». — Миссис Уэнтон смотрела на Марыну влажным, умоляющим взглядом.

— Я очень сочувствую вашему горю. Когда это случилось с вашим сыном?

— Много лет назад. Но он всегда со мной. «Мама, — сказал он прошлой ночью, — во имя блага людей, пойди и попроси мадам Заленскую, чтобы она спасла себя и множество других душ, которые она развращает».

— Марына, только не…

— Развращает? Я кого-то развращаю?

— Да! — И гостья разразилась тирадой против пьес, в которых играла Марына, особо выделив «Адриенну», прославляющую сцену, «Камиллу» — историю куртизанки и «Фру-Фру» — историю легкомысленной женщины, бросившей мужа и маленького сына. — Все три, — заключила она, — адские исчадия французских авторов.

— И вас не удовлетворяет, что все эти несчастные женщины — Адриенна, Маргарита и бедняжка Жильберта — умирают в конце пьесы? Если даже они так порочны, как вы говорите, неужели они недостаточно наказаны?

— Но прежде чем они получают наказание, вы, мадам Заленска, благодаря своему искусству, представляете их очень привлекательными.

— Так, значит, меня тоже нужно наказать? Вы это хотите сказать?

— Марына, можно мне…

— Нет, Богдан, я хочу выслушать миссис Уэнтон до конца. Я хочу понять ее.

— Нечего здесь понимать, мадам Заленска. Я пришла во имя морали и религии.

— Какой религии, позвольте спросить?

— Я — евангелистка. Представительница всех религий.

— Да что вы говорите? В Америке так много различных церквей и даже — как мне говорили — семей, члены которых принадлежат различным конфессиям. И вы верите во все эти религии, миссис Уэнтон? Феноменально! Но я принадлежу только одной церкви — римско-католической и следую ее заповедям милосердия и любви.

— Слава богу, я не принадлежу римской церкви, но все мы хорошо понимаем разницу между добром и злом. Бог дал вам талант. Прекрасный талант. Почему же не использовать его во благо? Зачем вы показываете такие аморальные пьесы?

— Надеюсь, вы не считаете аморальным Шекспира?

— Еще один прекрасный талант, который был употреблен во зло! Не везде, конечно, но у Шекспира полно непристойностей! Похоть, которая называет себя любовью, служит темой «Ромео и Джульетты» и «Сна в летнюю ночь», где все спят вповалку на земле, а в «Как вам это понравится» и «Двенадцатой ночи» есть женщины, которые скачут по сцене в трико ! И еще есть колдовство в той пьесе, где жена уговаривает мужа убить короля, после того как ведьмы напророчили…

— Прошу вас, не произносите, — сказала Марына.

— Чего?

— Миссис Уэнтон, какие пьесы вы хотите видеть в моем исполнении? Наверное, «Страсти».

— Еще одна мерзкая французская пьеска? Судя по названию…

— Нет-нет, это религиозная пьеса, которую показывают в Австрии. Ее тема — страдания Христа.

— Послушайте меня, мадам Заленска. У вас великолепная внешность, великолепный голос. Вы способны влиять на людей. Это женский дар. Станьте женщиной-оратором, а не лицемерным созданием, что притворяется на сцене кем-то другим. Вы могли бы говорить от чистого сердца. Вам нужно стать проповедником!

— И что же станет с моим искусством?

— Искусство — обман! Самый большой обман в мире. Слава — тоже.

— А деньги?

— Деньги — это не обман, а ловушка.

— Тонкое различие, — сказала Марына. — Но я не могу представить себе американца, который считает деньги просто-напросто обманом.

— Зачем вы критикуете страну, которая так добра к вам?

— Ах, — вздохнула Марына, погасив сигарету и поднявшись, — тут вы правы. Это критика, плоская и неоригинальная, — кто не осуждал американский «роман» с деньгами? — но я имею право, чисто американское право, выдвигать это обвинение против своей приемной родины. Как вы, возможно, знаете, в этом году мы с мужем — прошло семь лет с тех пор, как мы сюда приехали, — стали американскими гражданами. Я очень благодарна этой стране. И поверьте, я тоже не считаю деньги обманом.

— Марына, пора… — вставил Богдан.

— Да, сейчас. Ответьте, миссис Уэнтон, вы часто ходите в театр?

— Я вынуждена ходить… — Она смотрела на Марыну снизу вверх, многозначительно подняв голову. — Чтобы следить за наступлением бесчестия.

— Тогда вам наверняка захочется посмотреть пьесу, которую я сейчас разучиваю и буду играть в субботу в Луисвилле, в театре «Маколей». Там есть сцена, где молодой муж ужасно возбуждается при виде своей жены, которая танцует зажигательную тарантеллу и трясет бубном у него перед носом.

Миссис Уэнтон вскочила с места.

— Может, вы хотите, чтобы я станцевала для вас сейчас?

— Вы упорствуете в своих дьявольских ухищрениях.

— Упорствую.

— Мой сын очень расстроится. «Мама, — скажет он, — тебе не удалось спасти мадам Заленскую». Надеюсь, он не рассердится на меня. — Она собралась было уходить, но обернулась: — Помните, врата ада распахнуты.

— «Как жаль, что мистер Линкольн погиб у самых врат ада!» — нараспев произнесла Марына. — Мне говорили, что после его трагической смерти в «Форде» все театры закрыли на несколько недель, а священники из северных штатов в своих воскресных проповедях от имени Господа осуждали мою дьявольскую профессию.

— Я родилась и выросла в Кентукки и не проливала слез над этим атеистом мистером Линкольном. Но все же вертеп — плохое место для смерти.

— А я ничего не имею против того, чтобы умереть в театре, — сказала Марына. — На самом деле мне бы хотелось умереть именно там.

— Я буду молиться за вас, бедная заблудшая душа.

— Ах, миссис Уэнтон, что делать с такими людьми, как вы? Вы и вам подобные лишаете театр возможности стать чем-то большим, чем пустое развлечение. Вы сами губите Америку!

— Так или иначе, — сказал Богдан, швыряя журнал на пол, — вы загубили наш ужин. Пошли, Марына! Пошли!