Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Приехав в отпуск, как сказано выше, в 1830 году, Лев Сергеевич проигрался где-то в карты. Александр же Сергеевич не мог немедленно его выручить из беды, и раздосадованный «Пушкин Лев» является вечером к моей матери, надутый и сердитый; впрочем, является вовсе не с целью призанять у нее денег – знал, что лишних там не водилось, – а размыкать свою «карманную невзгоду». Как на беду, дядя застает у моих родителей обычных гостей, в том числе и Соболевского. Соболевский, встретив Льва Сергеевича с добродушно-иронической улыбкой, тут же смекнул об отсутствии денежного присутствия в кармане друга, сообразил, что может горю помочь, но промучил дядю Льва до самого ужина, забавляясь его постною наружностью. Рассказать о своем горе сестре Льву Сергеевичу при гостях было неловко; пускаться же с ними в свойственные ему любезные разговоры дядя, при печальных обстоятельствах, никак не мог.

Подали ужин. Лев Сергеевич садится за стол рядом с Соболевским и, не нарушая молчания, не уклоняется, однако, от угощения, предлагаемого ему и другом-соседом, и гостеприимным хозяином – моим отцом.

После ужина Соболевский встает из-за стола и с комическою важностью возглашает громогласно экспромт:

и, отозвав дядю в сторону, спрашивает по секрету:

– Пушкин! сколько тебе надо?

– Помилуй, Сергей, что ты?

– Да я тебя насквозь знаю, меня не проведешь; выйдем вместе, завернешь ко мне, и дело в шляпе.

Лев Сергеевич тут же, при публике, бросился в объятия друга, развеселился, разлюбезничался, а Соболевский:

– Идет! – радостно подтвердил дядя и тут же последовал дружескому совету.

На другой день долг Льва Сергеевича был, таким образом, уплачен.

Много помню слышанных от моих родителей подобных поступков Соболевского, – поступков, исполненных благородства и деликатной, дружеской предупредительности. Оба мои дяди, мать и отец, оценив этого человека, как следует, полюбили его от души; впрочем, и он показал им, что того достоин, а люди одинакового с бессмертным поэтом закала – Дельвиг, Баратынский, Плетнев, Жуковский, который вполне сочувствовал снедавшей Соболевского скорби о происхождении, кн. Одоевский, кн. Вяземский и другие, – считали Сергея Александровича самым преданным другом.

Но не так встретили Соболевского, при вступлении в «свет», прочие посетители салонов, куда Сергей Александрович, по собственным своим соображениям, должен был явиться. Встретили его там враждебно, с предвзятыми взглядами, двусмысленными, оскорбительными улыбками и намеками. Соболевский дал сначала поведенным на него словесным атакам молодецкий отпор, а там, в свою очередь, повел вперед победоносное войско и смял врагов следующими силами: острым, как бритва, языком, самыми злыми экспромтами да ядовитыми каламбурами, так что после пяти-шести генеральных сражений неприятель обратился в бегство, титул «Му1оrd qu’importe» послужил Соболевскому вполне заслуженным трофеем, а меткие экспромты и каламбуры отправились немедленно гулять по всему Петербургу, к немалому удовольствию Александра Сергеевича, искренно поздравившего победителя с успехом.

В числе потерпевших поражение оказался и главный соперник Сергея Александровича по ратоборству языком – Филипп Филиппович Вигель, не выдержавший убийственного огня эпиграммы, о которой я уже говорил во второй и четвертой части хроники. Вигель возненавидел Соболевского так, что избегал уже всякой с ним встречи.

Короче, Соболевский одержал победу блистательную: его стали бояться.

– Перед тобой трусят, Сергей, – заметил ему дядя Александр.

– Что и требовалось доказать, как выражаются геометры, – отвечал Пушкину Соболевский.

Теплое расположение моего дяди к Сергею Александровичу усматривается и из переписки нашего поэта с Соболевским.

О путешествии моего дяди с Соболевским в 1833 году из Петербурга в Москву, – откуда Александр Сергеевич отправился уже один в Оренбургский край за материалами для «Истории Пугачевского бунта», – расскажу при изложении событий того периода времени. Теперь же, не отступая от хронологического порядка, обращусь к попытке Соболевского жениться, кажется, на княжне Трубецкой. Ольга Сергеевна называла фамилию, которую я позабыл, а чего не помню, того не помню; привожу беседу Сергея Александровича с моею матерью по этому поводу, происходившую вскоре после известного читателям вечера, когда он выручил дядю Льва из финансовых затруднений.

– Скажу вам по секрету, – начал разговор Соболевский, – что милейший «я» выкинуть фокус-покус а lа Кальостро задумал.

– Что такое?

– Экие вы недогадливые! Коли я говорю а 1а Кальостро, значит, разумею сделать то, что для меня, Соболевского, всего труднее. Даю вам пять минут отгадать.

– Никак не могу.

– Не можете? Так я вам для облегчения задам сначала шараду: Mon premier est Sot (мой первый слог глуп).

Mon second est beau (мой второй слог красив). Mon troisieme est laid (мой третий слог дурен). Се qui fait mon entier («что» составляет мое целое). Ольга Сергеевна, смеясь, повторяет: Sot, beau, laid ce qui.

– Ну, теперь то же самое повторите пять раз скороговоркой: Sot-beau-laid-ce-qui, и что выйдет? Нут-ка!

– Soboleski (Соболевский) без буквы в, – рассмеялась опять Ольга Сергеевна.

– Поэтическая вольность, – расхохотался Сергей Александрович. – Значит, можете разгадать и первую загадку. Что всего труднее для Sot-beau-laid-ce-qui? Карман теперь у него исправен, с неприятелями тоже расправился, а друзьями хоть пруд пруди! Чего же главного недостает после этого?..

– Неужели? – сообразила Ольга Сергеевна. – Теперь или никогда, – сказал уже серьезно Сергей Александрович. – То-то подшучу над Александром; он мне пророчит умереть бобылем (que je mourrai celibataire), а как выйдет шиворот-навыворот, что тогда-то он запоет? Только до поры до времени держите перед ним все, что вам ни скажу, под спудом.

– Да кто же она?

– Хотите и это знать? Извольте: la princesse Annette. [95]

– Что вы, что вы? Она за вас, думаете, пойдет?

– А почему бы и не так?

– Ни за что не пойдет, бьюсь об заклад: в вас она не влюблена, как вы в нее, я давно замечаю и то и другое; ее старики люди с предрассудками, а «монд» [96] , с которым воюете, их же науськает против вас.

– Ну, все это бабушка еще надвое сказала, – утешал сам себя Соболевский. – Главное, объяснюсь на днях с самой княжной без всяких сватов и свах, что было бы хуже, а что выйдет – на днях узнаете от меня самого, – заверну и скажу. Только, пожалуйста, опять-таки братцам вашим ни полслова…

Будучи всегда господином своих чувств, Соболевский прикинулся очень веселым, попросил Ольгу Сергеевну показать ему альбом, взял перо, нацарапал в нем: