Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Впрочем, Пушкин сообщил свои неприятности только моей матери и Петру Александровичу Плетневу, ни промолвив ни Сергею Львовичу, ни Надежде Осиповне. В конце же августа, будучи огорчаем образом действий Натальи Ивановны и сомневаясь в успехе, дядя Александр сообщает письменно невесте, Наталье Николаевне, следующие мысли:

«Если ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь под всеми мотивами, какие ей будет угодно привести мне, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было меня осыпать. Может быть, она права – и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастия. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам или никогда не жениться».

Коснувшись переданных мне матерью сведений о размолвках Пушкина с будущей тещей, я поневоле отступил несколько от последовательного изложения, к которому и возвращаюсь.

Как посмотрела Надежда Осиповна на известие о помолвке сына – сказать не могу, так как ничего не слышал об этом от моей матери. Знаю только, что мой дед, получив от Александра Сергеевича окончательное письменное извещение о том, что он сделался женихом, был вне себя от радости и сию же минуту поскакал к дочери сообщить, под строжайшим, однако, секретом, отрадную весть и позвать ее к себе на семейный обед; но в то же время, опасаясь нахлобучек Надежды Осиповны, огорчил как нельзя более мою мать, обойдя приглашением Николая Ивановича. Кроме дочери, Сергей Львович пригласил находившегося тогда в Петербурге князя Петра Андреевича Вяземского, умолчав ему, однако, о причине экстренной трапезы; на обед явился и дядя Лев, сопровождаемый своим другом Соболевским. Оба они тоже еще ничего не знали.

В конце обеда торжествующий хозяин приказывает раскупорить вторую сверхштатную бутылку шампанского и, возвысив голос, читает письмо сына. Принимая поздравления и пожелания и обнимая гостей, нервный хозяин плакал и смеялся…

Весною 1830 года положение моего отца было незавидным и в экономическом и в служебном отношении. Не получая из обещанных тестем средств ни копейки, он, кроме весьма ограниченного жалованья в качестве чиновника Иностранной коллегии, не имел никаких постоянных источников дохода; литературные труды не представляли ему верного обеспечения, несмотря на довольно значительный спрос переведенных им романов; окончены были также его командировки в следственную комиссию над польскими мятежниками и в архив Главного штаба для пересмотра документов по турецким войнам; затем впереди не предстояло никаких шансов выпутаться из финансовых невзгод, почему Соболевский и советовал ему хлопотать о должности консула в Греции, но, как я уже говорил в первых главах моей хроники, старания не увенчались успехом. Вместо ожидаемого, отец получил должность столоначальника по турецким делам в Азиатском департаменте, а затем должность заведующего библиотекой того же департамента.

Но он, не унывая, работал изо всех сил: продолжая сотрудничество в газете Дельвига, занимался переводами и, несмотря на все разочарования, подготовлялся к дипломатической деятельности, тщательно изучая языки – новогреческий, турецкий и персидский.

Мать моя опасалась, подобно мужу, денежных долгов хуже огня; а потому весной того же года решилась, без дальних околичностей, заявить Сергею Львовичу, что коль скоро он не может облегчить положение ее и зятя, то дозволил бы ей провести лето в Михайловском. Дед согласился, и в июне Ольга Сергеевна туда уехала. Отец же, оставаясь на городской квартире, отдал две комнаты внаймы одному из товарищей по службе.

Здоровье матери, во время пребывания ее в Михайловском, значительно поправилось, а общество ее соседей – Вульфов и Ганнибалов, было ей как нельзя более приятно.

К этому же времени относятся письма к ней деда и бабки из Петербурга, откуда они выехали в деревню позже. Привожу в переводе на русский язык те из них, в которых говорится главным образом о Пушкине.

В письме от 19 июля бабка сообщает: «Александра здесь еще нет, а госпожа Малиновская, приехавшая вчера из Москвы, сказала мне, что он очень озабочен; впрочем, его надо ожидать с минуты на минуту; он должен был отправиться после отъезда госпожи Гончаровой в Ростов. Лев едет завтра утром, и мы провожаем его до Царского Села, где находится теперь и Алексей Федорович».

«Надеюсь, милая Ольга, – пишет между прочим 22 июля Надежда Осиповна, – что деревенский воздух тебе благоприятен, а твое здоровье восстановится совершенно. Александр наконец с нами. Приехал он в прошлую субботу – в тот самый день, в который я отправила на почту мое письмо к тебе. Проведя целый день вместе, мы простились со Львом. Наш храбрый капитан уехал в воскресенье; провожали мы его до Царского, возвратились сегодня ночью и начинаем уже готовиться к отъезду. С нетерпением ожидаю мгновения обнять тебя.

Свадьба не состоится раньше сентября: говорить об этом с Александром я почти не имела времени: у нас были за обедом гости, днем принуждена была выйти из дома с княгиней Трубецкой, а вечером Александр ушел к себе отдыхать. Он очарован своей Наташей и видит в ней божество. В октябре располагает приехать с нею в Петербург. Александр очень рад, что ты в деревне, надеясь, что это принесет тебе большую пользу, а Михайловский воздух рассеет черные мысли. Вообрази, он совершил летом сентиментальное путешествие в Захарово; отправился туда один, лишь бы увидеть место, где провел несколько годов своего детства. Рассказывал он об имении старика Гончарова, которое можно назвать великолепным. Гончаров предоставляет своей внучке Наталье Николаевне триста душ в Нижнем, а мать – двести душ в Яропольцах. Малиновские отзываются о семействе Гончаровых как нельзя лучше, а по их словам, Наталья Николаевна – ангел. Поручаю тебе передать обо всем этом Прасковье Александровне [113] , будучи убежденной в ее участии. Не пишу ей сегодня, в надежде скоро с ней увидеться. Прощай, милая Ольга, здесь мне тебя недостает, и приеду в Михайловское тебя увидеть. Трубецкие, Талызины кланяются, а Леон, уезжая, поручил мне очень нежно тебя обнять».

«Александр приехал вчера, – прибавляет к письму бабки Сергей Львович. – Нашел он меня на Невском проспекте, когда я сидел на скамейке, близ Публичной библиотеки. Он только что выходил тогда из кареты, думая отправиться ко мне пешком. Тут стали мы обниматься, размахивать руками, разговаривать и пошли потом рука об руку к нам. Мама была очень удивлена, застав его, когда воротилась домой. Леон уехал в воскресенье, что прочтешь или уже прочла в ее письме. Дай Бог, чтобы мой старший был счастлив с любезной спутницей, которая, не сомневаюсь, постарается доставить ему жизнь, чуждую всяких огорчений, ибо этот славный малый именно создан для того, чтобы его любили. Даю ему часть моего Болдина; тут он хочет скоро ехать да хорошенько его осмотреть. Мое почтение Прасковье Александровне и всем девицам. Сердечно желаю увидеть их всех в Тригорском, говорю сущую правду».