Кристина Жордис - Махатма Ганди

Эриксон видит в этом жизненном опыте Ганди то, что он «вслед за Кьеркегором» называет «проклятием», которое отметило собой жизнь духовных новаторов, так же, как и он, «обладающих рано созревшей и неумолимой совестью», и которое происходит от эдипова комплекса. Конфликта, который юноша разрешил оригинальным образом: «В случае Ганди, “женские” услуги, оказываемые отцу, помогли мальчику подавить в себе желание заменить (стареющего) отца в обладании (молодой) матерью и его юношеское намерение устранить его как лидера в будущей жизни. Таким образом, выстроилась схема лидерства, по которой вышестоящий соперник может быть побежден только ненасильственным путем, с заявленной целью спасти его, так же, как и тех, кого он подавлял» [30] Erikson Е. Opus cit. . Что касается проклятия, оно заключалось в том, что Ганди, «очень рано осознавший безграничность своих устремлений», не смог присутствовать при кончине отца и, таким образом, его высшие дарования не получили высшего освящения.

Мохандасу тогда было шестнадцать. «Мне потребовалось много времени, чтобы стряхнуть с себя цепи желания, и прежде чем победить его, мне пришлось пройти через много испытаний», — заключает он.

Разумеется, этот эпизод широко использовался некоторыми биографами, старавшимися дать психологическое объяснение обету целомудрия — брахмачарья, — который он принес уже в 1906 году.

Ганди был сильно привязан к своей матери Путлибай. «Его голос смягчался, когда он говорил о ней», «его глаза загорались любовью» — это наблюдение относится к 1908 году, когда Ганди было 39 лет. «Святая», — говорил он о ней.

Она была глубоко религиозна, не пропускала никаких обрядов, постилась по любому поводу («два-три поста друг за другом были для нее пустяк», — напишет человек, который превратит голодовку в грозный и действенный способ борьбы). На самом деле, ее жизнь была бесконечной цепью постов, молитв и обетов, которые интриговали ее детей. Похоже, она поднимала планку все выше: есть через раз, потом через день, и все это в течение длительного периода покаяния, потом, на протяжении такого же периода, поститься, не видя солнечного света, — вот какая мысль пришла ей в голову. Дети целыми днями смотрели на небо, подкарауливая солнце. Когда оно, наконец, показывалось, они бежали сообщить об этом матери, та устремлялась на улицу, чтобы проверить, правду ли они говорят, но к тому времени капризное светило исчезало. И Путлибай радостно продолжала поститься.

Любовь к аскетизму, епитимьи, наложенные самой на себя, железная воля — стремясь к самообладанию, Ганди перенял ее приемы. А главное, мать сформировала его идеальный образ женщины: равная мужчине, но превосходящая его своей способностью к любви и самопожертвованию, готовая пострадать за других ради общего блага, а значит, более способная к ненасилию в том смысле, в каком он его понимал.

«Женщина — олицетворение ненасилия, того ненасилия (ахимсы), которое означает безграничную любовь, то есть безграничную способность страдать. Ибо кто еще, кроме матери человеческой, может проявить столь великую силу? Она способна позабыть о муках беременности и родов, видя в них радость творения; она способна страдать каждый день, чтобы вырастить свое дитя» [31] Bose N. К. Selections from Gandhi. Ahmedabad, 1948. .

Закон любви и страдания, который усвоил Ганди и даже хотел внедрить в форме ненасилия в политическую жизнь и социальные институты.

Антропологи, биографы и писатели всякого рода, индийские и западные, изучали отождествление Ганди с женщиной, точнее, его особые отношения со своей матерью (он сам говорил, что был ее любимым ребенком), и вообще его отношения с женщинами. Эрик Эриксон, автор широко цитируемого исследования, задумался о том, существовал ли когда-нибудь другой политический лидер, который бы так же, как он, гордился тем, что он «наполовину мужчина, наполовину женщина», и который хотел бы быть «более материнским, чем женщины, произведенные на свет для этого». «Бапу [32] Бапу — так индийцы называют отца. , мать моя» — под таким заголовком были опубликованы мемуары, написанные Ману, юной сиротой, которую Кастурбай приняла в свою семью и о которой Ганди заботился после смерти своей супруги. Желанием Ганди было очистить человечество и сделать людей более цивилизованными, преобразить их и возвысить (в своем ненасилии он принял женскую позицию, основанную на ценностях смирения и страдания). Это желание, по Эриксону, частично проистекало из глубин его взаимоотношений с матерью, идеализации женщины, чистой от сексуальных контактов, близкой к божественному состоянию, объекта культа и поклонения — образца для мужчины. Поскольку бесконечная, безусловная материнская любовь была в его представлении высочайшей формой любви, которую он противопоставлял плотской любви, сексуальному желанию, эгоистичному и корыстному, которое он дал себе слово победить в себе еще на заре своей жизни. «И в этом тоже проявилось сочетание глубоко личной потребности и общенациональной тенденции, — добавляет Эриксон, — ибо самый глубокий, проникновенный и консолидирующий слой индийской религиозности, вероятно, заключается в примитивном культе матери» [33] См.: Erikson Е. Opus с it. . Материнская доминанта у Ганди наряду с его огромной, безграничной потребностью в том, чтобы помогать бедным и неприкасаемым, лечить и спасать их, любить их как мать, поддерживалась влиянием на него индусской религии, матери-прародительницы — «первородной силы материнского начала, символизируемой коровой, древнего элемента, которым проникнута вся индийская традиция» [34] См.: Там же. . Связь с матерью стала основой глубочайшего «индийства» Ганди: «Сила его матери, которую он усвоил, в сочетании с общей культурой, в конечном итоге укрепила в нем собственно индийскую интуицию, но также требовательную способность симпатизировать индийским массам…» [35] См.: Там же.

Может быть, именно благодаря своей древней принадлежности к глубинному слою индийской культуры, благодаря общности с этой основой религии Ганди обладал способностью влиться в массы и понять их? Он примыкал к ним в главном, по крайней мере, так считает Неру: «Он в самом деле представлял крестьянские массы Индии; он был квинтэссенцией сознательной или бессознательной воли миллионов этих людей. Но, наверное, он не только их представлял, он был символической идеализацией этих огромных скопищ народа» [36] См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru. .

«Превозносимый толпой, ненавидимый загнивающей элитой». Концепция цивилизаторской роли женственности, в самом деле, принесла Ганди множество яростных врагов, по мере того как она, по мнению политолога Ашиса Нанди, анализирующего политическое значение убийства Ганди, вырастала в серьезную угрозу для воинственных культур Индии и их традиционного представления о мире (именно из этой среды происходил его убийца, брахман из Махараштры). Гандиевские нововведения, в том числе насаждение женских ценностей, могли поколебать как основы ортодоксальности брахманов и кшатриев (зиждившиеся на боязни индийских мужчин быть оскверненными женщиной и зараженными ее женственностью), так и британскую колониальную систему (которая эксплуатировала опасения индийских мужчин по поводу их мужественности, чтобы поддерживать в них образ покорного и побежденного существа). Таким образом, Ганди, восхваляя роль женщины, бросил вызов одновременно консервативной индусской элите и британским властям, которые поддерживали противоположные ценности. «Ганди нападал на культуру сексуального господства, отражавшую одновременно колониальное положение и традиционное сословное деление общества».