Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

Ответ:Партийный билет, я получил осенью 1919 года в Городском райкоме ВКП(б) г. Москвы.

Не получение мною партийного билета в партийной организации Наркомпроса в сентябре 1918 г. объясняется тем, что прием меня в партию окончательно оформлен не был.

Вопрос: Следовательно ваш прием в партию окончательно был оформлен осенью 1919 года?

Ответ: Да это так.

Вопрос:Ваш прием в партию осенью 1919 года что оформлялся вторично?

Ответ:Лето и начало осени 1919 года я работал в парторганизации Наркомвоена УССР и политотдела 12 армии. При откомандировании меня в г. Москву мне был выдан документ говорящий о принадлежности моей к партии, на основании, которого я и получил партийный билет.

Вопрос:Таким образом устанавливаем, что партийный стаж ваш исчисляется не с сентября 1918 года, а с осени 1919 года. Так это?

Ответ:Нет. Я повторяю, что был принят в партию в сентябре 1918 года партийной организацией Наркомпроса.

Вопрос: Вы будучи коммунистом принимали участие в антисоветских газетах и печатали там антисоветские статьи.

Вы подтверждаете это?

Ответ:Да, я это подтверждаю и не отрицаю в этом своей вины.

Вопрос:Следовательно вы являясь членом ВКП(б) фактически вели борьбу против партии?

Ответ:Я это отрицаю, борьбы с партией я не вел. Злостного характера мои статьи не носили, хотя я и сейчас через 20 лет не снимаю с себя вины за несколько написанных мною антисоветских статей.

Допрос прерывается.

Протокол с моих слов записан верно, мною прочитан в чем и расписуюсь.

Мих. Кольцов

Допрос продолжался с 21 до 2. 30 часов 22. 11–39.

Допросил:

Следователь след, части НКВД СССР

сержант Госуд. Без.

Н. Кузьминов

С протоколом допроса ознакомлен

Военпрокурор ГВП

25.11.39 21 час.

Итак, перед нами первый документ из «Дела» Кольцова — «Постановление».

Сразу бросаются в глаза явные «ляпы». Первый из них — это год и место рождения Михаила Кольцова. Он родился не в 1896 году, а в 1898-м, не в Белостоке, а в Киеве. Второй — Кольцов в 1917 году не публиковал никаких статей в издании «Журнал для всех». Третий — фамилия второй жены Кольцова не Полынова, а Ратманова, и они познакомились не в Лондоне, а в Москве, поскольку ни сама Елизавета Николаевна Ратманова, ни ее семья никогда в Англии не жили. Она со своей семьей жила в Москве в Малом Головином переулке.

Четвертый «ляп» — Мария Остен, третья жена Кольцова, не была дворянкой, поэтому перед ее фамилией не могло быть приставки «фон». Ее отец был простым фермером. Тем более что Остен — это ее литературный псевдоним, а настоящая ее фамилия — Грессгенер.

В этом «Постановлении» есть еще несколько нелепостей, но о них позднее скажет сам Кольцов на так называемом «суде». В самом конце «Постановления» следователь пишет: «Считаю вину Кольцова доказанной», и это еще до суда, который только и может объявить о том, что вина доказана. Невольно возникает вопрос: если вина уже доказана, то зачем еще что-то расследовать, зачем допрашивать арестованного? Не проще ли сразу выносить приговор? Впрочем, нормальная логика была необязательной для юстиции той поры: ведь судьба арестованного была предрешена заранее и цель «следствия» состояла только в том, чтобы выбивать компромат на последующие очередные жертвы.

Первый допрос Кольцова, как следует из документов «Дела», состоялся через три недели после его ареста. Таким образом, совершенно очевидно, что арестованного допрашивали не сразу, а держали в камере в полном неведении. Это, естественно, делалось преднамеренно — человека пытались сразу же сломить психологически. У арестованного сохранялась иллюзия, что как только он попадет на допрос к следователю с «чистыми руками и горячим сердцем», то все разъяснится и он будет освобожден. Заключенный с нетерпением ждал допроса.

«Дело» Кольцова, состряпанное усилиями следователей, изобилует таким количеством нелепых, искаженных и придуманных «фактов», что необходимо обратиться к подлинной его биографии.

…Михаил Ефимович Кольцов родился в 1898 году 31 мая по старому стилю, или 13 июня по новому, в городе Киеве в небольшой семье кустаря-ремесленника (обувщика). Фамилия его родителей — Фридлянд. У него был только один брат моложе его на два с половиной года, впоследствии известный политический карикатурист Борис Ефимов. Вскоре после рождения второго сына семья переехала в небольшой невзрачный провинциальный городок Белосток Гродненской губернии, ныне вошедший в состав Польши. В 1906 году Михаил поступил в Белостокское реальное училище. Уже на школьной скамье он проявлял незаурядные литературные способности: он не только отлично писал классные сочинения, но и затеял издание рукописного журнала, для которого сочинял всевозможные забавные заметки о школьной жизни за подписью «Михаил Синдетиконов» («Синдетиконом» назывался популярный в то время клей). Михаил много читал, и в том числе запрещенную тогда литературу, что в конце концов привело к большим неприятностям. Школьное начальство стало на него коситься за вольнодумство и, придравшись к его столкновению с учителем гимнастики, исключило из училища. С большим трудом удалось добиться разрешения держать выпускные экзамены экстерном. Получив аттестат об окончании Белостокского реального училища, Кольцов в 1916 году поступил в Петроградский психоневрологический институт. Однако гораздо больше, чем преподаваемые в этом институте науки, молодого студента влекла к себе журналистика. Его первыми шагами в этой нелегкой, а иногда и опасной профессии, ставшей делом его жизни, было сотрудничество в журнале «Путь студенчества». В этом скромном издании из номера в номер начинают печататься статьи, очерки, интервью восемнадцатилетнего Кольцова. Все они написаны серьезно, толково, со знанием дела, хорошим литературным языком и касаются проблем, волновавших общество в то время. Когда сейчас читаешь эти статьи, то с трудом веришь, что они написаны совсем молодым человеком. Вот отрывок из его статьи, которая называлась «Блажен, кто верует».

«…Прошли эти два года — и в студенчестве опять серый и ненастный будничный день. Уныние, безверие, бездействие, карьеризм, мутные волны мелких страстей и национальной нетерпимости, Бог весть из каких клоак хлынувшие, — все это разъедает и нивелирует учащуюся массу, грозит смешать ее в одно серое и безрадостное целое.

…А работа, ведь, еще вся впереди. Как встревоженный муравейник, волнуется поднятая войной многомиллионная народная масса. Война всколыхнула ее до основания, возбудила в ней порывы и чувства, пробуждения которых десятилетиями ждали наши отцы. И в этот-то долгожданный и критический момент народу грозит опасность, которой никто не ожидал: он рискует остаться без интеллигенции. В то время, когда он наиболее нуждается в дружески самоотверженной помощи, которая поддержала бы в первых шагах его пробуждающегося самосознания, зафиксировало бы его первые самостоятельные начинания и уберегла бы от темных сил, снова готовящихся в него проникнуть, в это самое время он остается без поддержки…