Антон Чехов - Письма Чехова к женщинам

Мадам Бонье бывает у меня почти каждый день. Ты не ревнуешь?

Итак, тебя нужно поздравить с началом сезона. Ты уже играла по крайней мере в «Одиноких». Поздравляю, милая дуся, желаю полнейшего успеха, желаю хорошей работы, чтобы ты и уставала и испытывала наслаждение. А главное, чтобы пьесы у Вас были порядочные, чтобы интересно было играть в них.

Сердишься на меня, дуся? Что делать! Мне темно писать, свечи мои плохо горят. Милая моя, крепко целую, прощай, будь здорова и весела! Вспоминай обо мне почаще. Ты редко пишешь мне, это я объясняю тем, что я уже надоел тебе, что за тобой стали ухаживать другие. Что ж? Молодец, бабуся!

Целую ручку.

24-ое сент. 1900 г., Москва

Отчего ты не едешь, Антон? Я ничего не понимаю. Не пишу, потому что жду тебя, потому что хочу сильно тебя видеть. Что тебе мешает? Что тебя мучает? Я не знаю, что думать, беспокоюсь сильно.

Или у тебя нет потребности видеть меня. Мне страшно больно, что ты так не откровенен со мной. Все эти дни мне хочется плакать. Ото всех слышу, что ты уезжаешь за границу. Неужели ты не понимаешь, как тяжело мне это слышать и отвечать на миллионы вопросов такого рода?

Я ничего не знаю. Ты пишешь так неопределенно – приеду после. Что это значит? Все время здесь тепло, хорошо, ты бы отлично жил здесь, писал бы, мы бы могли любить друг друга, быть близкими. Нам было бы легче перенести тогда разлуку в несколько месяцев. Я не вынесу этой зимы, если не увижу тебя. Ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты его делаешь черствым?

Я, может, пишу глупости, не знаю. Но у меня гвоздем сидит мысль, что мы должны увидеться. Ты должен приехать. Мне ужасна мысль, что ты сидишь один, и думаешь, думаешь…

Антон, милый мой, любимый мой, приезжай.

Или ты меня знать не хочешь, или тебе тяжела мысль, что ты хочешь соединить свою судьбу с моей? Так напиши мне все это откровенно, между нами все должно быть чисто и ясно, мы не дети с тобой. Говори все, что у тебя на душе, спрашивай у меня все, я на все отвечу. Ведь ты любишь меня? Так надо, чтоб тебе было хорошо от этого чувства и чтоб и я чувствовала тепло, а не непонимание какое-то. Я должна с тобой говорить, говорить о многом, говорить просто и ясно. Скажи, ты согласен со мной?

Я жду тебя изо дня в день. Сегодня открытие нашего театра. Я не играю, буду смотреть с Машей. Горький здесь, Лев Ант. бывает у нас. Мне гадко на душе, мутно и тяжело. Завтра играю «Одиноких», 26-го вступаю в «Снегурку». Мало ем, мало сплю.

Ну, подумай и отвечай

твоей Ольге.

4 окт. 1900 г., Ялта

Милая моя, если выеду, то 12 октября, не раньше. Буду телеграфировать, это обязательно. С пьесой вышла маленькая заминка, не писал ее дней десять или больше, так как хворал, и немножко надоела она мне, так что уж и не знаю, что написать тебе о ней. У меня была инфлуэнца, болело горло, кашлял неистово; едва выходил наружу, как начиналась головная боль, а теперь дело пошло на поправку, уже выхожу… Как бы ни было, пьеса будет, но играть ее в этом сезоне не придется.

Подумай-ка, в какой гостинице или каких меблированных комнатах мне остановиться. Подумай-ка! Мне такую комнату, чтобы не скучно было проходить по коридору, не пахло бы. В Москве, вероятно, буду переписывать свою новую пьесу начисто. Из Москвы поеду в Париж.

Ну, будь здорова, моя золотая, ненаглядная девица. Играй себе помаленьку да обо мне иногда вспоминай.

Нового ничего нет. Повторяю, будь здорова, не хандри.

13-ое окт. 1900 г., Москва

Еще раз пишу тебе, мой ялтинский отшельник, хотя искренно хочу, чтобы мое письмо не застало тебя на юге. Ведь ты уже собираешься в дорогу, правда? Я тебя жду, жду, жду отчаянно. Чего же тебе еще писать? О себе? Я сплю, ем, играю на сцене; живу ли я? Не знаю. Мне все кажется, что у меня жизнь или прошла, или вся в будущем. Что вернее, как ты думаешь? Эти дни чувствую себя плохо, должно быть простудилась. Вчера, слава Богу, не играла, и вечером пошла с Машей на «Снегурку» в Новом театре и очень была рада, что пошла, т. к. яснее чувствую теперь все заслуги нашего театра и вижу его промахи [165] . И теперь уже не считаю нашу «Снегурку» проваленной и нос не вешаю. Ты приедешь – все увидишь непременно, все спектакли – как я радуюсь этому! Ты приедешь милый, хороший, ласковый, да? Я тебя помню таким, каким ты был в минуту нашей разлуки на Севастоп. платформе – так ты и врезался в моей памяти – твое лицо твое выражение.

С нетерпением жду телеграммы, присылай скорее, скорее. Сегодня ты бы должен быть здесь, нет – завтра, если бы выехал 12-го, как предполагал. Почему ты все меняешь свои планы?

Ну, будь здоров, до скорого свиданья, тянучка моя, целую тебя и обнимаю.

11-ое дек. 1900 г., Москва

Я не могу примириться с тем, что мы расстались. Зачем ты уехал, раз ты должен быть со мной, – ты ведь мой? Вчера, когда уходил от меня поезд и вместе с ним и ты удалялся, я точно первый раз ясно почувствовала, что мы действительно расстаемся. Я долго шла за поездом, точно не верила, и вдруг так заплакала, так заплакала, как не плакала уже много, много лет. Я рада была, что со мной шел Лев Ант., я чувствовала, что он меня понимает, и мне нисколько не стыдно было моих слез. Он так был деликатен, так мягок, шел молча. На конце платформы мы долго стояли и ждали, пока не уйдут эти люди, провожавшие тебя, – я бы не могла их видеть, так они мне были противны. Мне так сладко было плакать и слезы были такие обильные, теплые, – я ведь за последние годы отвыкла плакать. Я плакала и мне было хорошо. Приехала к Маше, села в угол и все время тихо плакала; Маша сидела молча около меня, Марья Тимофеевна в другой комнате тихо разговаривала с Сулержицким. Конец главы. Потом они перешли к нам и Лев Ант. начал тихо экзаменовать двух Марий по физике, геометрии, тихо смешил нас. Я сидела уткнувши нос в подушку и слушала все как сквозь сон. Что-то он им много рассказывал из своей жизни, показывал фокусы, а я уже совсем забылась, мысленно ехала с тобой в вагоне, прислушивалась к мерному стуку колес, дышала специфическим вагонным воздухом, старалась угадать, о чем ты думаешь, что у тебя на душе, и все угадала, веришь?

Потом мы тихо поужинали. Сулержицкий и Дроздова смешили нас, – у них установились какие-то курьезные отношения и особая манера разговаривать. Они ушли, а мы легли спать. Спала плохо, тяжело, встала поздно, к 12-ти пошла в театр, узнала, что репетиции нет, т. к. репетируют «Штокмана», Раевская больна и ее заменяет Кошеверова, чтоб не ломать спектакля. Из театра пошла к Раевской, – навестить. У меня было хорошо и мягко на душе, и снежок так хорошо сыпал: я люблю ощущение такого покоя и тепла. Раевская еле говорит, лежит, у нее сильнейший бронхит при температуре 39,2. Потом приехала домой, поболтала с Элей и Володей, пообедала, почитала Д’Аннунцио и села тебе писать, мой милый, хороший Антон.