Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

Конечно, мечтала Соня, она и сама готовится к экзаменам, пишет диссертацию. Анюта же приводит в порядок свои путевые заметки. Еще позднее Соня едет в Сибирь, находит там много трудностей, разочарований, но пользу непременно приносит. Потом Анюта пишет замечательное сочинение; Соне удается сделать открытие. Они устраивают женскую и мужскую гимназии; у Сони свой физический кабинет. Медициной она перестает заниматься, а отдается физике или приложению математики к политической экономии и статистике. Возле сестер — семья их подопечных, а сами они уже состарились, поседели. Так Соня описывала сестре их будущую жизнь и спрашивала ее:

«Ну, чем эта жизнь не блаженство? А ведь это самая аскетическая жизнь, которую я могла придумать, и она зависит только исключительно от нас двоих; я нарочно отстраняю в мечтаниях даже Жанну и милого, хорошего, славного брата; присоедини же их, и что это выйдет за жизнь! Для меня только трудно жить одной, мне непременно надо иметь кого-нибудь, чтобы каждый день любить. Ведь ты знаешь, какая я собачонка…»

Жизнь оказалась совсем не такой, какой представляли ее себе девушки-мечтательницы…

Родные и близкие съехались в Палибино задолго до свадьбы, помогали шить, собирать невесту в дорогу. Соню утомляли эти сборы, она находила туалеты слишком нарядными.

По всем «вопросам укладки приданого» ее заменял Владимир Онуфриевич, производя впечатление человека практичного, любящего порядок и уют.

Наконец наступило 15 сентября 1868 года — день свадьбы. Около одиннадцати часов утра экипажи отправились из Палибино в деревенскую церковь. Свадебные песни крестьянок провожали их на всем пути. День выдался ясный, солнечный. Осенняя листва берез и осин пламенела красным и желтым. Между рощами виднелась светлая зелень озимых.

Церемония венчания окончилась через двадцать минут. Сияющая Соня шаловливо ступила первою на розовый атласный коврик, что по поверью предвещало ей главенство в семье, и мило поддразнивала Владимира Онуфриевича.

По случаю торжества обедали в верхнем зале за двумя длинными столами, украшенными цветами. Как только кончился обед, Соня переоделась в дорожный костюм и начала прощаться. Кусая губы, чтобы не расплакаться, с трудом оторвалась от Анюты, которую только и считала близкой в отцовском доме, отвергая остальных родных как нечто враждебное. Вспоминая потом в стихах свои чувства в момент отъезда из Палибина, Софья Васильевна писала:

Семнадцатого сентября, в двенадцать часов дня, молодые супруги прибыли в Петербург. Софья Васильевна была в восторге от незнакомого еще ей чувства — приехать в «порфироносную столицу» не в гости, а домой, для начала хорошей труженической жизни!

Несколько смутила своей ненужной роскошью квартира, а спальня просто ужаснула: «Где же она, темная маленькая гейдельбергская келья моей мечты?» Но успокоила мысль, что в марте пышные апартаменты перейдут к Надежде Прокофьевне Сусловой, для которой они и предназначались.

На квартире Ковалевских ждала записка Марин Александровны Боковой-Сеченовой с приглашением к обеду. Когда они пришли к своей покровительнице, все уже сидели за столом. Софья Васильевна очень сконфузилась, представ перед «августейшим обществом»; на нее внимательно смотрели люди, чьи имена повторяла молодежь России. Рядом с изящной, подтянутой, несколько суровой Марией Александровной сидел, приветливо улыбаясь, хозяин квартиры. Может быть, не зная, кто это, она и прошла бы мимо человека с худощавым, крепко тронутым оспой лицом, с жиденькой бородкой и прекрасными, живыми, умными глазами, про которого Илья Ильич Мечников позднее говорил, что в Калмыцких степях каждый житель — вылитый Иван Михайлович. Но это был тот Иван Михайлович Сеченов, чей труд «Рефлексы головного мозга» произвел в сознании молодежи переворот, подобный революции.

Рядом с ним — один из близких товарищей Чернышевского, доктор Петр Иванович Боков, личность удивительного благородства и чистоты, с милыми, тонкими чертами доброго, спокойного лица.

А третий господин — это всем известный друг таких знаменитостей, как поэт Некрасов, как Салтыков-Щедрин, как «бог медицины» Сергей Петрович Боткин, — доктор Николай Андреевич Белоголовый. Под его пристальным, слегка насмешливым взглядом Софья Васильевна почувствовала себя совсем неловко: ей показалось, что доктор Белоголовый видит ее насквозь, знает, что она совсем «незаконно» пользуется званием замужней женщины.

Но все отнеслись к ней так ласково, так приветливо, что она осмелела и попросила Ивана Михайловича позволить ей слушать его лекции.

— С превеликим удовольствием, — согласился профессор. — И ежели вам угодно, Софья Васильевна, то вы можете заниматься и в моей лаборатории. Обещаю вам, коли дойдет до того, что вас выгонят из университета, я буду протестовать, откажусь от практических занятий со студентами-мужчинами. Эти занятия для профессора не обязательны. Если не позволят вести их перед женщинами, я не считаю для себя возможным продолжать их с мужчинами.

За обедом Сеченов рассказывал о злоключениях первых «медицинских студентов» Марии Александровны Боковой и Надежды Прокофьевны Сусловой, об отношении большинства немецких профессоров к учащимся-женщинам.

— Мне пришлось встретиться с профессором Дюбуа-Реймоном, — вспоминал он, — после того как обе мои дорогие ученицы закончили свои научные работы и опубликовали их в немецком журнале. Дюбуа-Реймон недоумевающе покачивал головой и говорил, что он не понимает причин такого стремления женщин в науку, какое происходит в России. Ему, видите ли, никогда не доводилось слышать в знакомых немецких семьях, что женщины недовольны своим положением и желают стать на самостоятельную ногу. Мой совет вам, друзья мои, — закончил Иван Михайлович, — поезжайте не в Германию, а в Цюрих либо в Вену. В Германии Софья Васильевна вряд ли встретит благожелательное отношение…

Но Ковалевская горячо встала на защиту города своей мечты — Гейдельберга: нет, нет, они с мужем непременно поедут в этот тихий, сосредоточенный центр науки…