Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

Поздней осенью 1935 года в тихом городке Гапсаль {1} 1 Гапсаль — уездный город Эстляндской губернии, на берегу Балтийского моря. Ко времени написания мемуаров уже носил название Хаапсалу. на северо-западном побережье Эстонии встретились два старых господина — встретились, чтобы написать книгу. Весьма дерзкое предприятие, ведь оба уже достигли почтенного возраста — в общей сложности им было полтораста лет, почти поровну на каждого, — да и, наверно, недаром говорят: чему смолоду не научишься, того и под старость знать не будешь.

И все-таки они бодро взялись за первое свое детище. Им предстояло раскрыть богатейший клад — воспоминания одного из них, графа Альфреда Кейзерлинга. Не один десяток лет свояк графа Отто фон Грюневальдт {2} 2 Грюневальдт Отто фон (1860–1936) — помещик, владелец имения Гаакгоф Везенбергского уезда Эстляндской губернии (конфискованного в 1920 г.). Был женат на баронессе Елене фон Майдель (1864–1945), сестре жены А.Г. Кейзерлинга. В России фамилия трансформировалась в «Гринвальд». без устали уговаривал его запечатлеть на бумаге историю его жизни, изобилующей приключениями, но, как часто бывает, дело до этого никак не доходило.

Теперь же новое время, война и революции выбросили их обоих — представителей старинных дворянских родов, курляндского и эстляндского — из привычной жизненной и служебной колеи. И тем самым было обеспечено условие литературного труда: досуга они имели теперь предостаточно.

Не считая родственных уз и более чем полувековой дружбы, их свело вместе кое-что еще: граф Кейзерлинг — рассказчик Божией милостью, а г-н фон Грюневальдт недурно владел пером, к чему его многоопытный родич по причине слабости зрения, а стало быть, и руки уже неспособен. И вот Кейзерлинг, чтобы приступить к этой работе, перебрался в Гапсаль к г-ну фон Грюневальдту, и на протяжении многих месяцев они сидели вдвоем, рассказывая и записывая.

К сожалению, граф вместе со всем своим достоянием — и понимать это надобно буквально — лишился навсегда и безвозвратно также и богатых материалов, иллюстраций и записей, собранных за долгую его жизнь. Чтобы показать, сколь огромен этот урон, достаточно упомянуть здесь лишь две вещи: записанные им песни, сказки и истории сибирских арестантов, а также сказки и легенды бурят и других сибирских народов. Поэтому в своих рассказах Кейзерлинг обращался исключительно к своей, надо сказать превосходной, памяти. По этой причине кое-какие внешние детали, например данные о расстояниях между населенными пунктами и о численности населения отдельных областей, городов и т. п., могут в его повести оказаться не вполне точны, однако ж изображение людей и событий абсолютно достоверно.

Интересно слушать, как граф рассказывает. Сначала он сидит молча, пока перед внутренним взором не предстанет яркий образ минувшего, — предстанет как наяву, будто все произошло только сейчас! Он видит перед собою людей, слышит их голоса, помнит едва ли не каждое слово. Часто он невольно воспроизводит речь своих персонажей по-русски — так, как некогда ее услышал.

Тихим, порой едва внятным голосом ведет он свой рассказ, и, как только поднимается завеса, которая скрывала минувшее, образы неудержимо спешат друг за другом; воспоминания оживают, обступают его, точно стражи, берут в полон.

А старый его зять, сидя напротив, пишет и пишет, стараясь не пропустить ни слова и облечь бурный поток услышанного в надлежащую форму. Иной раз это нелегко, ибо граф Кейзерлинг не терпит ни малейшего преувеличения; превосходных степеней, часто столь эффектных при описании, и тех надобно по возможности избегать. Рассказчик как таковой стремится оставаться в тени, на заднем плане: «Нет, опусти это, ведь это никому не интересно». Оценок он тоже не дает, целиком предоставляя всякую критику рассказанного самому читателю.

Картины, которые встают перед нами на страницах этой книги, относятся, конечно, к безвозвратно ушедшим временам, но, тем не менее, они обладают огромной культурно-исторической ценностью, ибо являются частицей истории.

Со стороны тогдашняя Россия казалась самым единым, самым сплоченным и мощным государством в мире. Император Александр III как бы воплощал в своей персоне всю силу народа и огромной империи, воля его представлялась безграничной.

Образы, которые рисует граф Кейзерлинг, доказывают, что это было не так. На каждом шагу мы видим, сколь бессильна была в действительности эта власть и сколь трухлявы ее опоры. Перед нами раскрываются принципиальные ошибки в построении и развитии российской чиновничьей иерархии. Читая первую часть книги — «О сибирской каторге», — невольно задаешься вопросом, не стоит ли порядочному человеку предпочесть общество арестантов обществу продажных чиновников.

Далее мы видим, что, как бы то ни было, Сибирь отнюдь не испытывала недостатка в превосходных, дальновидных людях из числа высоких чинов и политиков, а равно и частных лиц, которые трудились ради истинного прогресса и культуры, — я имею в виду, например, барона Корфа и Александра Сибирякова. Но российская государственная система была лютым врагом их устремлений.

«Один царь, одна вера, один язык!» — эта злополучная панславистская идея, господствовавшая в ту пору в российских правительственных кругах, погубила все, что некогда сделало державу великой и могучей. Мы видим, как поток панславизма, грозящего истребить все неправославное и не национально-русское, захлестывает страну до самых дальних восточных окраин, оказывая на бедных бурят столь же разрушительное воздействие, как на финнов и балтов в западных ее регионах. И оттого надежнейшие верноподданные, охваченные отчаянием, пытались в заведомо тщетной борьбе защитить свои высшие ценности, свою веру и национальную принадлежность.

Граф Кейзерлинг знакомит нас с последним российским самодержцем, и мы невольно проникаемся глубочайшей симпатией к этому человеку, благородному, но слишком слабому, чтобы изменить курс правительства; мы видим, как прямодушных и честных политиков вытесняют фигуры вроде Маклакова и иже с ним, как эти «истинно русские люди» одерживают верх и в итоге лишенная подлинных вождей империя неотвратимо становится добычей большевизма.

Именно с этих позиций надобно рассматривать и оценивать труд двух старцев в уединенном Гапсале, которым мы пожелаем довести их дело до конца.

Отто фон Грюневальдт

Намерение старых друзей написать книгу осуществилось. Но лишь одному из них было суждено дожить до ее выхода в свет. В конце совместного странствия по сибирскому прошлому Отто фон Грюневальдт слег с воспалением легких.