Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Однако для истории (особенно для истории человеческих отношений) нет ничего пагубнее подмены научного анализа подобием судебного расследования. Научная экспертиза (если, конечно, речь не идет о юриспруденции) изначально должна быть свободна от оценочных категорий типа: «хороший – плохой», «моральный – аморальный», «правый – виноватый», «что позволено Юпитеру – непозволительно Быку» и т. д. В этом смысле для нас равно неприемлема позиция как хулителей поведения супруги поэта, так и тех, кто априорно записывает ее в число непорочных жертв подлых интриганов.

Судьбу для себя и своей Наташи Пушкин выбрал сам. Потом он понял и ужаснулся, в какую мышеловку завлекла его и доверившегося ему провинциального несмышленыша цепь фатальных событий. Натали не поняла ничего, и, слава Богу (для нее). Но это было позже.

Еще до знакомства со своей будущей женой Пушкин серьезно начал думать о создании семьи. В борениях ума и сердца, рационализма и романтического желания брака по любви поэт провел много месяцев. Освободим читателей от перечня девиц, к которым Пушкин сватался или за кем ухаживал «с серьезными намерениями». Дело не в конкретных объектах внимания новоявленного жениха, а в его психологической раздвоенности. Пушкин постоянно противопоставлял тип девушек, выросших в тиши помещичьих усадеб, с их простодушием, романтизмом, придавленностью родительским авторитетом, новому поколению «столичных штучек» – образованных, вышколенных, в меру циничных и прагматичных, умеющих быть обаятельными, остроумными, а главное – знающих толк в современной литературе и искусстве. Конечно, душой Пушкин отдавал предпочтение второй группе, хотя бы потому, что ее представительницы могли оценить блеск его искрометного таланта. Свои симпатии и антипатии Пушкин иной раз излагал в очень жестокой форме:

Пушкин до конца дней сохранил неприязнь к вульгарности, ко всему, что «пахнет московской барышнею». Но в то же время ему мила была и наивность, чистосердечие, неопытность провинциалок. Доказательство тому – глубокий, многогранный и по-человечески интересный портрет молодой Татьяны Лариной в противовес ее схематичному описанию в роли львицы петербургского света. Этот своеобразный «дуализм» Пушкина проявился в его метаниях на стадии сватовства, которая закончилась для многих неожиданно, но только не для Пушкина. Восемнадцатилетняя красавица-бесприданница, не обремененная большими знаниями, кроме французского и техники танца, не имеющая никакого представления о нравах и традициях светского общества, – вот сознательный выбор Пушкина. Он искренне считал, что такой выбор дает ему шанс решить проблему совмещения в будущей супруге достоинств хозяйки и музы. Ведь он со своим интеллектом, знанием жизни способен выпестовать свой идеал верной жены, добродетельной матери, блистательной светской женщины, гордости мужа и предмета зависти всех окружающих. Безмерная благодарность мужу, превратившему девицу, приезжавшую на московский бал в стоптанных туфлях, в звезду северной столицы, должна была стать тем материалом, который навечно скрепил бы узы супружества. Таковы были рациональные (а на поверку идеалистические) размышления Александра Сергеевича. Многие мужчины и до и после Пушкина пытались осуществить подобный замысел, но мало кому удалось успешно завершить сей эксперимент.

Конечно, Наталья Николаевна отдавала себе отчет в том, что в кардинальном изменении ее жизни исключительная заслуга ее мужа. И нет никаких оснований заподозрить ее в неблагодарности. Однако, оказавшись в совершенно новом качестве, Наталья Николаевна, как губка, впитывала в себя каноны и нравы светской жизни российского бомонда. Пушкин более всего боялся, что его супруга будет смешна в проявлениях своего провинциализма. Натали прислушивалась к замечаниям мужа и вовсю старалась загладить пробелы светского образования. Она маскировала свое неумение поддерживать салонную беседу тем, что стала загадочно-молчаливой. А когда Пушкин писал в своих наставлениях: «не кокетничай с царем», это Наталье Николаевне было непонятно. Сам император обратил пристальное внимание на Натали, причем демонстративно афиширует свою симпатию: приглашает на ключевые танцы, сажает рядом с собой на банкетах, подчеркнуто часто проезжает в своей карете под окнами квартиры Пушкиных. И мать поэта, и его сестра (Павлищева), и Доли Фикельмон с откровенной приязнью отмечают в своих письмах эти успехи жены Александра Сергеевича.

«Сообщу вам новость, – пишет мать поэта баронессе Вревской 4 января 1834 г., – Александр назначен камер-юнкером. Натали в восторге, потому что это открывает ей доступ ко двору; в ожидании этого она танцует повсюду каждый день».

В своем восторге Натали естественна; она глубоко уважает мужа, но, конечно, не за его литературный талант, а за приобщение к предмету мечтаний любой дворянской девушки – высшему свету. Но законы света перемалывали и более сильные личности. Чего же мы можем требовать от девушки, которой еще зимой 1830 г. мать дает понять, что у нее больше нет денег вывозить дочь на московскую «ярмарку невест», а уже летом 1831 г. она оказывается обласканной вниманием венценосной семьи. От такой метаморфозы просто дух захватывает. Как все хорошо складывается, чем может быть недоволен муж, тоже обласканный императором? Ей непонятно. Читатель, попробуйте умозрительно встать на место Натальи Николаевны. Уверен, что девять из десяти испытают такое же чувство искреннего недоумения позицией благоверного.

Да, Наталья Николаевна довольно серьезно осложняла жизнь Александра Сергеевича. Возбуждала в нем ревность, заставляла влезать в долги и жить не по средствам, обременяла сестрами, обижала равнодушием к делу всей его жизни. Но очевидно, что она не имела ничего общего с женщинами типа Аполлинарии Сусловой. Все поступки Натали – это логичные поступки здравомыслящей, по-житейски разумной и отнюдь незлобивой женщины. И Пушкин все это быстро понял: «Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекнуть тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать на службу и, что хуже еще, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у Господа Бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни».