Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Вернувшись осенью 1834 г. в Петербург, Наталья Николаевна отнюдь не озаботилась налаживанием семейного быта, ограждающего мужа от неудобств совместного проживания с Азинькой и Коко. Мать поэта 7 ноября 1834 г. тактично сообщала своей дочери, что Александра новая ситуация в его доме «немного стесняет, так как он не любит, чтобы расстраивались его хозяйские привычки».

Главная забота Натальи Николаевны – вывести в свет и пристроить своих сестер. И здесь она преуспела; особенно в отношении старшей – Екатерины. Потребовалось меньше двух месяцев с момента появления в Петербурге девицы из глубокой калужской провинции до ее волшебного превращения во фрейлину императрицы. Такого взлета без мощной протекции представить невозможно. Обычно ведущую роль в продвижении Екатерины Гончаровой отводят тетке сестер – Екатерине Ивановне Загряжской. Эта пожилая фрейлина пользовалась уважением двора. Несомненно, она принимала активное участие в лоббировании кандидатуры своей племянницы. Однако достаточно ли было ее усилий для обеспечения столь крутого взлета Коко? Она не входила в ближайший круг общения императорской семьи. И скорее всего могла добиться желаемого результата, только объединившись со своей любимой племянницей Наташей. О том, что это было именно так, свидетельствует сама новоиспеченная фрейлина в письме брату от 8 декабря 1834 г. Значительную часть ее восторженного описания посвящения во фрейлины составляют комплименты и благодарности в адрес блистательной Натали. Тетушка упоминается вскользь, и то в основном в связи с подаренным ею придворным платьем.

Впрочем, предоставим слово самой Катрин Гончаровой: «Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин Гончаровой; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы. Они были со мной как нельзя более доброжелательны. Бал был в высшей степени блистательным, и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что такие танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу. Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам» [18].

Вот такой фонтан благодарности и любви к Таше, организатору счастья, о котором Коко и мечтать не смела. Упоминание мужа Таши не должно вводить в заблуждение. Это дань вежливости, поскольку сестры отлично были осведомлены об отрицательном отношении Пушкина к их переезду в Петербург. К тому же в выше процитированном письме к брату Катрин подробно объясняет, что вызывающее поведение мужа Таши омрачает праздник, ставит обожаемую сестру в неловкое положение перед благодетелем императором. Он, видите ли, в восхищении от того, что Таша снова с ними на балу, а бесстыжий муж не только не рад этому отношению императора к его жене, но еще позволяет себе вообще не явиться на бал. Только красота «мадам» усмирила царский гнев. Катрин демонстрирует полное знание расстановки фигур в возобновившейся после мартовского скандала придворной игре. Думаю, что она знала и о том, что Пушкин не явился на бал в честь святого Николая отнюдь не «из-за мундира», а потому, что отлично понимал, кто главная просительница за новоявленную фрейлину.

Из этого же письма мы узнаем, какая роль была отведена тетке Загряжской. «Теперь, когда мое дело начато, мне надо узнать, куда и когда я должна переезжать во дворец, потому что мадам Загряжская просила, чтобы меня определили к императрице. Тетушка Екатерина дежурит сегодня, она хотела спросить у ее величества, какие у нее будут приказания в отношении меня… Если я перееду во дворец, я тебя извещу». Как известно, тетка Загряжская с возложенной на нее миссией не справилась. Во дворце ее племяннице было отказано. Это лишь доказывает, что возможности тетушки были весьма ограничены, а «первой скрипкой» во всей этой истории, конечно, была блистательная Таша. И она уверенно вела свою «партию», не потому что плохо относилась к мужу, а лишь в силу того, что твердо усвоила, по какой «партитуре» играет светское общество. Вносить диссонанс в «классику» дворцовой жизни ей даже не приходило в голову. Так же как ей не приходило в голову встревать в мужские игры.

О женитьбе и семейной жизни Пушкина написано много. Равно как и о роли Натальи Николаевны в дуэльной истории, закончившейся трагически. Не обошли вниманием эту тему и мы в первой части работы. Поэтому нет смысла в очередной раз пересказывать широко известные факты. Гораздо интереснее затронуть проблему психологической мотивации поведения действующих лиц этой драмы. Это тем более уместно, что в традициях пушкинистики, заложенных еще друзьями Пушкина, превалировал не беспристрастный анализ преддуэльной ситуации, а подчеркнуто оценочный. Виновата ли супруга поэта в его гибели? Было ли ее поведение предосудительным? Если не виновата, то кто несет ответственность за трагический исход интриги?

Вопрос о реабилитации доброго имени Натальи Николаевны был актуален для друзей поэта, поскольку они выполняли его волю. Вяземский писал Давыдову: «Более всего не забывайте, что он нам, всем друзьям своим, как истинным душеприказчикам, завещал священную обязанность оградить имя жены его от клеветы». Впоследствии многие пушкинисты, совершенно необоснованно присвоив себе роль «добровольных душеприказчиков» поэта, превратили тезис о невиновности супруги поэта в аксиому. Тут же возникла ответная реакция, которую условно можно назвать «ахматовской школой», не потому что Анна Ахматова была первой, кто осудил поведение Натальи Николаевны, а по яркости и жесткости ее позиции в этом вопросе.