Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Щеголев дал такой любопытный комментарий к вышеприведенному тексту: «Николай говорит очень много о невинности Натальи Николаевны. Любопытно и то, что Николай писал свое письмо, как будто имея перед своими глазами письмо Пушкина к Геккерну от 26 января» [17].

Конечно, экзальтированный Щеголев несколько перегнул палку, утверждая, что Николай «говорит очень много о невинности» Пушкиной. Но любопытно, что царь не преминул в письме к брату подчеркнуть этот момент, хотя, казалось бы, откуда ему знать об этом, как не от самой Натальи Николаевны. И еще: в этом самооправдательном письме (скандал-то грандиозный) Николай ничего не говорит о содержании анонимного диплома. Михаил получил этот диплом через несколько дней от любезного Вяземского. Зело всполошились Романовы по поводу содержания запущенного Пушкиным анонимного письма. И не случайно следственная комиссия по делу о дуэли не получила из Третьего отделения ни одного экземпляра анонимного диплома. Его «царственная линия» была столь очевидна для современников, что текст диплома был засекречен даже для следователей. К счастью, уже в те времена существовал своеобразный «самиздат». Однако дощеголевская пушкинистика разрывалась между любовью к монархии и чувствами к поэту (основоположник этой позиции, конечно, В. А. Жуковский) и долгие годы обманывала российскую общественность из самых «благородных» побуждений. Но это отдельная тема, требующая специального рассмотрения.

Вернемся к теме диплома, полученного Нессельроде. Он никому его не отдал. Умер «австрийский министр иностранных дел России» в 1862 г. Его архив разбирали долго и тщательно, постоянно докладывая Александру II о наиболее интересных документах. Такая скрупулезная работа в архиве бывшего министра иностранных дел прежде всего была вызвана тем, что Россия при Александре II резко меняла внешнеполитический курс, активно вмешалась в балканскую проблему. Среди бумаг Нессельроде нашлись документы, совершенно не связанные с внешней политикой. Ну, например, анонимный диплом по поводу Пушкина, которому осторожный царедворец так и не дал ходу. О таких находках, безусловно, также докладывалось царю. Именно этим можно рационально объяснить одно из наиболее загадочных заявлений Александра II.

В дневнике директора канцелярии Главного штаба военного министерства (впоследствии министра двора) В. Ф. Адлерберга зафиксирован разговор Александра II с княгиней Долгоруковой.

На вопрос княгини, известно ли, кто был автором анонимного диплома, последовал ответ: «Нессельроде». Этот ответ до сих пор повергает в шок официальную пушкинистику, поскольку никак не вписывается в логику византийского поведения супругов Нессельроде. То, что они ненавидели Пушкина, не вызывает сомнения. Но от ненависти до конкретных шагов по созданию опуса, бросающего тень на помазанника божьего, – дистанция огромного размера.

Еще труднее предположить, что они были не исполнителями, а вдохновителями некоего заговора по созданию и рассылке столь рискованного по содержанию анонимного текста. Они лучше любого из наших современников усвоили афоризм: «Если знают двое – знает и свинья».

Так что единственное логическое объяснение заявления Александра II: в архивах Нессельроде был найден сокрытый от Николая Павловича восьмой экземпляр анонимного диплома. Это в глазах царствующей семьи бросало тень на царедворца и заставляло заподозрить его в двойной игре.

Драматизм последних месяцев и даже дней жизни Пушкина буквально завораживает и как магнит притягивает к себе биографов поэта. И в этом нет ничего удивительного. Биограф знает развязку. И поэтому наиболее пристально рассматривает те события и те поступки окружавших поэта лиц, которые совершались непосредственно перед развязкой. Следствием этого является гипертрофия значения отдельных персон и фактов в создании и приведении в действие механизма, обеспечившего неотвратимость трагического финала (не обязательно по форме, но исключительно по сути).

Для Пушкина «хеппи-энд» был невозможен не по причине особого коварства Геккерна-старшего и семейства Нессельроде, не по причине влюбленности марионетки Дантеса в жену поэта и возникновения у нее ответного чувства и уж, конечно, не по причине политических разногласий с режимом. Чувству собственного достоинства, самоуважения был нанесен страшный удар. Самолюбие поэта было унижено, растоптано. И удар пришелся по самой незащищенной, самой болевой точке: по «семейственным отношениям». И произошло это в 1834 г. Именно в этом году ревнивый муж получает царскую пощечину в форме камер-юнкерства, именно в этом году поэту грубо отказывают в отставке, а супруга не только не разделяет его планов, но и демонстративно, вопреки ясно выраженной воле мужа, привозит в Санкт-Петербург своих сестер Екатерину и Александру. Дом Пушкина превращается в костюмерную, а жизнь – в сплошной светский раут. Натали почувствовала силу и недвусмысленно показала супругу, что «семейственная жизнь» отныне пойдет по ее сценарию. Все это, конечно, было сделано с ангельской улыбкой и совсем не по злобе, без всякого заранее продуманного коварства. Просто поменялись социальные потенциалы между мужем и женой. В 1831–1832 гг. Натали – глубокая провинциалка, которой в Санкт-Петербурге и при дворе все в ослепительную новинку, а Александр – модный поэт, обласканный царем, имеющий широкие знакомства среди столичного высшего света. Но в 1834 г. она – светская львица, пользующаяся откровенной благосклонностью императора, а Пушкин – довольно не богатый, хотя и широко известный литератор, ревнивый муж, по пустякам раздражающий царя, который не скрывает этого в разговорах с Натали. Так случилось. Наталья Николаевна никоим образом активно не создавала эту ситуацию и не виновата в ее возникновении. Она жила по традициям света, или, как бы теперь сказали, «по понятиям». Пушкин осознал, что Натали ни в чем не виновата, что от нее нельзя требовать «прыгнуть выше головы», действовать вопреки законам придворного мира, вопреки его соблазнам. Показать восемнадцатилетней девушке из Калужской губернии блеск российского императорского двора, одного из самых роскошных в Европе, дать почувствовать ей притягательную силу своей красоты, а потом предложить добровольно уехать практически в лучшие годы в псковскую или нижегородскую глушь – вариант заведомо проигрышный. Конечно, если речь не идет о великой любви или великой жертвенности. Наталья Николаевна была нормальным, обыкновенным человеком. Гений на подсознательном уровне понимал все это, но сравнительно долгое время был «обманываться рад». Пока окружающий мир грубо и зримо не окунул в правду жизни. И окончательное горькое прозрение наступило для Александра Сергеевича в роковом для него 1834 г.