Игорь Крупеников - Костычев

— Вот приедешь на тот год, ничего, кроме ковыля да метлички, не увидишь, — говорили они.

И Костычев решил во что бы то ни стало еще раз посетить те же самые степи и в 1882 году. Это ему удалось, и он мог наблюдать поразительную перемену, происшедшую в степи; казалось, что он попал совсем в другой край. Отправляясь по утрам в поле, Костычев отыскивал глазами курганы, которые там и сям были разбросаны по ровной степи. Он подымался на ближайший курган и долго осматривал открывавшийся вокруг широкий простор. Но он не видел ни одного яркого пятна: до самого горизонта расстилалась монотонная серая степь. «Я наблюдал степь в 1881 и в 1882 годах, — говорил Костычев, — первый из них был очень благоприятен для произрастания степных и луговых растений; второй, напротив, был одним из самых дурных в этом отношении. Соответственно этому характер степной растительности в оба года был совершенно различен». Костычев увидел, что в сухие годы в степях, кроме злаковых трав, ничего не растет и ко времени сенокоса степь приобретает «печальный, бледнозеленый однообразный цвет». Но в сухие годы изменялся не только внешний вид степной растительности; более важным являлось сильное уменьшение укосов сена. Если в хорошие годы можно собирать на степных сенокосах до 60 пудов сена с десятины, то в плохие годы не собирали и 20 пудов. А так как засушливые годы участились, то и неудивительно, что конные заводы получали вое меньше и меньше степного сена. Вот одна из причин ухудшения кормовой базы коневодства.

Но почему же все-таки степные злаки — и прежде всего ковыль, типчак и тонконог — гораздо лучше выносят засуху, чем другие травянистые растения? Костычева сильно занимал этот вопрос. В научной литературе он не нашел на него ответа. Он знал, что эти злаки имеют узкие и жесткие листья и, очевидно, мало испаряют воды, но все-таки она им нужна и особенно во время засухи, когда усиливается испарение. Значит, особенность строения надземной части этих растений не объясняет полностью их высокую засухоустойчивость, Надо было изучить корневую систему ковыля, типчака, тонконога. Таких исследований никто еще не проводил, и лишь кое-какие наблюдения над строением корневой системы некоторых злаков провел в свое время С. П. Карельщиков с помощью Костычева. Сейчас Костычев занялся этим делом один.

Раскапывать корни было очень трудно: в почве они причудливо переплетались друг с другом, часто не удавалось решить, какому же растению принадлежит этот корень. При самой небольшой неосторожности тонкие корни легко обрывались, и все приходилось начинать сначала. Но постепенно Костычев приспособился. Прежде всего он с помощью рабочих выкапывал яму с отвесной стенкой и потом на этой ровной стенке начинал осторожно «препарировать» корни, отделять их от почвы. Потом он зарисовывал на бумаге, как идут корни у разных растений, измерял длину этих корней. Так у него собралось много наблюдений по биологии степных злаков. Он мог сделать важный вывод, что все эти степные злаки «суть растения многолетние». Каждый из них образует куст в виде широкой, плоской, круглой кочки, с весьма плотным пучком листьев; «корни их идут на значительную глубину, в виде большой густой мочки; я прослеживал их в разных местах до глубины полутора аршин. При такой глубине корней степные злаки не боятся засух, потому что пользуются влагою из большого слоя земли, и потому в их росте нельзя заметить сильной разницы в сырые и сухие годы».

Луговые растения и представители так называемого разнотравья — астрагалы, шалфей, васильки — имели совсем другую корневую систему: она не шла так глубоко, а главное, не образовывала густой мочки. Поэтому высыхание даже одного верхнего слоя почвы губительно влияло на развитие этих растений. В поймах рек, где неглубоко залегают грунтовые воды, луговые травы хорошо растут в любые годы. Это Костычев заметил еще в первые два года своих поездок по степным губерниям. «Луга приречные, — писал он, — обыкновенно не боятся и засухи, так что в в плохие годы на них трава растет не хуже, чем в хорошие годы». Но таких приречных лугов на конных заводах было мало.

На целинных пастбищах Деркульского и Беловодского заводов Костычеву часто встречались места, обедненные степными злаками и заросшие сорными травами. Лошади эти травы не поедали.

— Эти места, наверно, недавно пахались? — спрашивал Костычев.

— Нет, они никогда не пахались. Мы всегда их используем как покосы и пастбища, — отвечали управляющие заводами, почему-то смущаясь.

«В чем же здесь дело?» — задумался Костычев Оказалось, что некоторые участки управляющие потихоньку сдавали «в аренду» соседним помещикам и крестьянам, у которых своих пастбищ не хватало. Эти «арендаторы» и довели некогда прекрасные степи до состояния оскудения.

В своем официальном отчете Управлению Государственного коннозаводства Костычев обратил внимание на злоупотребления корыстных управляющих. «Пастьба скота на степях, — писал он, — всегда портит их растительность. В особенности в этом отношении вредна сдача степей в аренду под пастьбу скота: арендаторы тогда пасут скот или поздно осенью, или выгоняют его на степи рано весною, когда земля в степи размокнет или — весною — не успеет еще окрепнуть. Скот тогда продавливает землю, так что после него остаются глубокие следы: плотность степной земли этим нарушается, и степь начинает заселяться другими травами». Такие места не могут «сравняться с степями ни по качеству травы, ни по укосам».

Сдача крупных участков в аренду под пастбища действительно приносила колоссальный вред всему стеганому хозяйству. Костычев в своем отчете Управлению коннозаводства настаивал на строгом запрещении сдачи заводских пастбищ в аренду, но Управление коннозаводства положило под сукно предложение ученого. Управляющие нашли в Петербурге заступников, которые, очевидно, тоже имели кое-какой доход от этой аренды.

Во время осмотра заводов Костычев нередко наблюдал пасущихся лошадей. Он заметил, что они едят не всякие растения, а предпочитают травы «тощие», например ковыль; пырей они едят уже гораздо менее охотно, а такой «жирный» корм, как клевер, вообще избегают.

Костычев был заинтересован этим явлением. Он собрал пучки разных трав для анализа, а также решил сам узнать их вкус. Он разжевывал листья и стебли трав, не поедаемых лошадьми, и «не мог заметить никакой разницы во вкусе от злаков». Но когда зимой он исследовал химический состав разных трав, то между ними стала заметна значительная разница: в пырее содержалось в два раза больше белковых веществ и жиров, чем в ковыле. И было понятно, что лошади, с их простой пищеварительной системой, предпочитают менее «жирный» корм.