Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

«Многие считают, что Евтушенко при всём при том смел… Всё это так, но не так всё просто…» – пишет Некрасов.

Таки смел! Ведь говорил же он на последнем съезде писателей о всём наболевшем, даже постыдном… Ведь никто, кроме него, об этом даже не заикался, закончил тогда разговор В.П.

И так я и не узнаю, что же произошло между ними, Виктором Некрасовым и Евгением Евтушенко. Откуда вдруг эта насыщенная неприязнь? Не знаю. Подозреваю, догадываюсь, но точно не знаю…

На секунду обратимся к вещам успокаивающим.

Художника Валентина Серова Некрасов чтил, как никого.

Ещё в Киеве у него было два альбома этого живописца, причём лежали они в кабинете, под рукой, а не были обречены на вечный покой в книжном отделе шкафа. А особо Вика гордился обладанием репродукции серовского портрета Николая II в тужурке. Хранил её в отдельной папочке. Помню, как я был поражён совершенно чудовищной суммой, которую он заплатил в Париже за толстенную, в картонном конверте, изумительно изданную в Союзе монографию о Серове. И поставил на почётнейшем месте, в большой комнате…

Часто повторял, что картины становятся членами семьи, неудивительно, что и выбираются они придирчиво.

Одному в Париже скучно. Конечно, если живёшь там постоянно.

Не спорю, в одиночестве хорошо посещать музеи и выставки, прогуливаться вдоль Сены или заглянуть в Нотр-Дам на Рождество. Для будничной жизни надо обязательно заиметь кого-то, с кем можно поговорить, поболтать по телефону, где-нибудь походить или посидеть. А то и посплетничать, побегать по распродажам, пошататься по книжным магазинам, сходить в ресторанчик или в кино. В общем, обзавестись своей компанией.

У Некрасова в Париже сразу же появилось пять-шесть действительно добрых друзей. С которыми он с непременным удовольствием общался.

Одним из таких людей был Михаил Яковлевич Геллер, профессор истории, литератор и политолог. Негромкий человек, поразительно глубоко образованный. Перезванивались они с В.П. очень часто, да и встречались нередко, в кафе или на «Радио Свобода».

Примерно раз в год Миша Геллер приходил пить чай. Тихо улыбаясь, рассказывал множество занятных вещей и отвечал на накопившиеся за год вопросы.

Помню, однажды он рассказывал о Ханне Арендт, беспросветной левачке и модном философе. О её знаменитой теории банальности зла. Теории с виду простой – когда все виноваты, никто не виноват.

– У нас в стране мы все виноваты! – сказал тогда непривычно строго В.П. – Персонально и без всякой философии…

Геллер готовил к изданию свою «Утопию у власти», поэтому заговорили о литературном творчестве.

– Писатель должен сам писать хорошие книги. Потому что от того, что другие напишут плохо, твоя книга лучше не станет, – спокойно говорил Миша…

С Мишей Геллером они постоянно беседовали и о войне в Афганистане, ужасались, сколько наших ребят там гибнет. Война-то, может, и преступная, а ребята при чём, сокрушался Некрасов.

– Вот и Женька Лунгин чуть было не угодил в армию, – с улыбочкой продолжал В.П. – Пришлось ему срочно спасаться в Париж!

Всё чайное застолье ехидно заулыбалось…

Недавно приехавший в Париж Женя ходил по гостям и, жалея себя, аргументировал свой срочный выезд во Францию по обманному браку. Дескать, благодаря этому он избежал верной смерти в Афгане…

Миша Геллер иронизировал:

– Ты не волнуйся, Вика! Насколько мне известно, ещё не один московский театровед в Афганистане не погиб! И вряд ли погибнет…

– Как вы здесь скучно живёте! – вздохнул как-то Женя, когда я отвозил его домой после будничной выпивки.

Он думал, святая московская простота, что мы здесь каждый вечер ласкаем в лимузинах обнажённых дев, а на полдник клинком рубим горлышки бутылок с шампанским.

– Ну, не каждый вечер! – ответил он без улыбки. – Но хотя бы раз в месяц…

Некрасов много помогал Жене, можно сказать, носился с ним и панькался. А тот с достоинством клянчил дорогущие модные одёжки и томно принимал карманные денежки.

В Париже молодой и словоохотливый Женька Лунгин быстро стал известен тем, что ни о ком не отзывался хорошо, чем слегка всех озадачивал.

Женя был лишён дара дурачиться, что огорчало Виктора Платоновича. Некрасов утверждал, что старший, Паша, был характером похож на отца, Симу Лунгина, а Женя – на Лилю. Часто вспоминал, что Сима всегда говорил, что его Пашка – умница и талантлив.

– Ну, знаете! – возражал я. – Редкий папа будет уверять всех, что сынишка у него – грандиозный дурак!

Нет, нет, настаивал Некрасов, Сима говорил объективно. Он с ним, кстати, совершенно согласен.

Миша Геллер коллекционировал смешные газетные объявления. С невозмутимым видом зачитывал нам вырезки из эмигрантских газет.

«Ищу серьёзного знакомства с нестарым господином, не картёжником и не из Харбина».

Застолье оживлялось:

– Судя по всему, эта дама абсолютно не против пьющего господина! Это для тебя, Вика! – смеялся Фима Эткинд.

– А, Виктор Платонович? – подхватывал я. – Как она посмотрит на твои сто грамм? Но зато никаких карт!

– Действительно, заманчиво! – соглашался В.П.

Миша выуживал следующие непритязательные строки:

«Пенсионер, 76 лет, одинок, ищет молодую женщину для ухода за домом. Интим не предлагать!»

Когда Миша Геллер рассказал ему о «синдроме Ван Гога», Некрасов восхитился – это именно то, что он думает!

Расплачиваясь за косность буржуазии конца девятнадцатого века, неспособной понять гений этого художника, мы теперь обязаны всегда и везде возносить артистов, плюющих на наши привычки. Одна беда, эта якобы революционность со временем выродилась в мрачную и путаную манеру общаться со зрителем. Такое было в моде лет пятьдесят назад. А мы и сейчас никак не можем отбрыкаться от этой провинциальной рутины, осточертевшей своей наглостью и непролазной скукой.

Некрасов не мог нарадоваться эрудиции своего друга, надо же, говорил он, Миша, как всегда, умеет всё растолковать, даже мне!..

На закате непродолжительных в последнее время запоев В.П. обычно «переходил на пиво», как с надеждой говорили мы.

Естественно, что за несколько дней беспорядок в кабинете достигал апогея. Вика лежал у себя на тахте и читал чуть ли не до раннего утра – ему не спалось.

– Ты можешь немного прибрать здесь, если хочешь, – говорит он мне деловым тоном, мол, со старым покончено, пора браться за ум. – Нет, горячего молока я не хочу, завари мне чаю.

Потом, как бы желая порадовать меня милым сюрпризом:

– Пошарь-ка у меня под тахтой! Посмотри там!

Веником я выгребаю десятка два-три маленьких бутылочек из-под пива. Кряхчу, заглядываю под тахту, а Вика доволен, мол, что скажешь?! Ай да Пушкин, ай да сукин сын, а?! Однажды он не вытерпел, схватил свой аппарат и запечатлел навеки кучу пустых бутылок. Как пропустить такой кадр, бормотал вкусивший недавней трезвости В.П., выбирая ракурс, стоя на четвереньках.