Юрий Софиев - Синий дым

Под русское студенческое общежитие были отведены какие-то старые развалившиеся казармы, давно уже пустовавшие, расположенные напротив здания Военной Академии. Помещение было большое, со множеством комнат. Ремонтировали мы его своими силами: мыли, белили, красили, латали. Руководил работами комендант общежития. При мне несколько лет подряд это был студент, по типу «хозяйственник», бывший ротмистр, в свое время командовавший эскадроном.

Система руководства была военная. Назначались дежурные. Писались наряды. Выделялось некоторое количество студентов для выполнения намеченных работ. Работы, конечно, велись безвозмездно, с единственной заинтересованностью: поскорее и получше устроить наше общежитие. Но приходилось не столько командовать, сколько уговаривать. Я поместился со своим товарищем, бывшим конноартиллеристом, в комнате № 13 — было нас в ней 13 человек. Комната была на отлете, на втором эта же. Она выступала из общего контура здания в виде угловой башни. Прямо со двора к ней вела отдельная лестница. Она не сообщалась ни с какими другими помещениями. Романтики называли ее «маяком», скептики — «голубятней». В комнате стояло тринадцать кроватей с узкими промежутками между ними. Остальное место занимал большой стол, одним из своих концов упиравшимся в окно. Наши механики, техники, строители, архитекторы чертили на нем свои замысловатые чертежи, иногда споря из-за очереди. На нем же разглаживались брюки, рубахи-толстовки, полувоенные френчи — скудный студенческий гардероб. Рядом со столом стояла печка — чугунная колонка с железной трубой, уходящей через потолок на крышу. На печке, на исходе месячного пособия, когда уже нечем было заплатить за обед в студенческой столовой, жарился с помидорами самый дешевый сорт рубленого мяса, какие-то мясные обрезки, сплошь состоящие из сухожилий, пленок, хрящей, с некоторым количеством мясного жира, пропущенного через мясорубку. Мясо приобреталось в соседней мясной, в сущности, без наценок. Но иногда этот спасительный для нас продукт огорчал зеленоватым оттенком и подозрительным душком, но на помощь приходили балканские восточные пряности и наши молодые желудки, прошедшие не раз через всяческие испытания: если не через огонь, то уж во всяком случае — через воду. Когда не хватало денег и на это блюдо, его заменял хлеб и на печке кипятился чай. Свободного места в комнате не было, никаких шкафов для белья и прочих вещей — тоже. Но они и не требовались. Расторопный сангвиник, прохвост, доконавший рыжего сутулого профессора античными изречениями, в одном отношении был прав: каждый из нас мог сказать о себе: omnia mea mecum porto. То есть, все свое — ношу на себе! Личное имущество с успехом помещалось в тощем чемодане под кроватью. Жили мы дружно и весело. В нашей комнате царила сдержанная, благовоспитанная терпимость к взглядам и убеждениям каждого, хотя были они весьма различными, иногда это вызывало жаркие споры, но без ругани и без открытой враждебности. Характеры и привычки, а кстати, и возрасты, были у нас весьма разные. Двум старшим товарищам было лет по 35, младшему — 20. Ни серьезных ссор, ни дурных столкновений в нашей комнате не было. Спасали, видимо, терпимость, уважение друг к другу, несмотря на разность взглядов, и, возможно, все же какой-то уровень культуры. Во всяком случае, полное отсутствие идиотов, которые создавали в некоторых комнатах общежития совсем другую атмосферу. В общем, с поправкой на необычные обстоятельства времени, наш быт был «извечно — студенческим». Мы жили в обстановке веселой, беспечной, никого не угнетающей бедности. На студенческое пособие можно было с грехом пополам прокормиться, кроме того, можно было в весьма скромном кабачке распить с товарищами глиняный кувшин сухого сербского вина, в кафе выпить черного турецкого крепкого кофе, но при этом еще и одеться на то же пособие могли разве что только исключительные скопидомы.

Посещение лекций не было строго обязательным, и это давало нам возможность при желании подработать. Нужно было только вовремя сдавать проверочные коллоквиумы, иначе можно было лишиться пособия. Русские профессора охотно шли навстречу студентам и перед коллоквиумами обычно устраивали публичные лекции на тему: «повторение пройденного» — суммарный обзор прочитанной части своего курса. Лекции эти устраивались в одной из больших университетских аудиторий и всегда были набиты до отказа студентами. Молодежь быстро приспособилась к характерным особенностям того или другого ученого мужа. Мы знали, например, что один из профессоров-литературоведов любил узнавать в письменных и устных ответах студентов свои достаточно отточенные фразы. Они и записывались на подобных лекциях в твердой надежде, что на коллоквиуме они принесут нам две желанные буквы: В.У. (весьма удовлетворительно), аккуратно вписанные рукой профессора в наши уписницы. Что же касается устройства на работу, у одного товарища по нашей комнате оказался «блат» — он волочился за дочерью русского инженера, устраивающего паровое отопление в строящихся новых домах.

Мы организовали студенческую артель. Связисткой была Таня — дочь инженера, пассия нашего товарища. Когда подвертывалась работа, Таня сообщала своему ухажеру, куда, когда и сколько человек должно явиться для ее выполнения. В ожидании момента, когда мы станем дипломированными носителями духовных ценностей, пока что, время от времени, мы таскали на себе радиаторы парового отопления, чертовски тяжелые! И тут же подряжались перетаскивать вещи белградских граждан, переезжающих на эти новые квартиры.

Потом я устроился в студенческую столовую в качестве «кухонного мужика». Ранехонько утром, прибрав помещение, отправлялся с двумя большими корзинами на ближайший базар за свежими овощами и прочими мелкими хозяйственными покупками. Возвратясь, колол дрова, затапливал плиту перед приходом шефа — главного повара, а во время обеда, надев белый халат и колпак, становился раздающим и через маленькое квадратное окошечко выдавал подавальщицам супы и какие-нибудь котлеты с макаронами. Во вторую половину дня на кухне обходились без меня, и я шел на лекции. Работал «за стол».

Но меня влекла работа каменщика! Однако никакого строителя из меня не вышло. Нашу студенческую кухню я залатал, а к входной двери соорудил каменные ступени. Работал я «по вдохновению», без всякого опыта и знания дела. Нужно сознаться, мое «масонское творчество» не выдержало жестокого испытания временем: весьма скоро ступени начали разваливаться. Сначала я их ремонтировал, а потом плюнул!

В первые же дни моего пребывания в общежитии, войдя в столовую, я подошел к столику, за которым сидел единственный человек, студент, явно гардемарин — в гардемаринских брюках с клешем и в простой белой гимнастерке.