Михаил Лучанский - Федор Волков

Шестого января 1759 года в истории «Русского для представления комедий и трагедий театра» произошло важное событие. Из прежнего полуофициального положения, в котором он находился первые два с половиной года своей работы, театр полностью перешел в управление придворной конторы. Изданный указ сообщал повеление императрицы; «Русского театра комедиантам и протчим, кто при сном находится, которые до сего времени были в одном бригадира Александра Сумарокова смотрении, отныне быть в ведомстве придворной конторы и именоваться им придворными».

Вместе с новым званием придворного актера на Федора Григорьевича Волкова возлагались новые обязанности. В том же году его отправили в сопровождении Шумского в Москву, чтобы организовать в прежней столице придворный театр по образцу петербургского.

Впрочем, зародыш драматического театра в Москве уже имелся. Бывший питомец Сухопутного Шляхетного корпуса, директор Московского университета Михаил Матвеевич Херасков организовал труппу из студентов и университетских воспитанников под собственным руководством. Как и Сумароков, Херасков занимался драматургическими опытами,продолжая французскую классическую линию своего старшего товарища по драматургии и по корпусу.

На свои закрытые представления Московский университет приглашал через объявления в газетах все дворянство; лучших студентов-актеров Елизавета велела награждать шпагами.

Наряду с этим закрытым театром в Москве существовала и другая сцена, доступная для всех зрителей. В апреле 1758 года содержатель итальянской оперной труппы Локателли открыл у Красного пруда (теперешняя Комсомольская площадь) «Оперный дом», в котором два раза в неделю выступала университетская труппа. Театр этот, однако, по выражению Штеллина, «недолголетен был».

Приехавшим из Петербурга Волкову и Шумскому не удалось организовать в Москве придворный театр. Но, не выполнив задачи, для которой он приехал, Федор Волков, с его горячей любовью ко всякому проявлению таланта, наметил лучшие силы локателлиевской труппы для петербургского театра.

В начале 1761 года лучшие артисты московской труппы, — среди них была, по некоторым данным, и Троепольская, — на тридцати почтовых подводах, в сопровождении писаря и двух солдат, были перевезены в Петербург, чтобы придать новый блеск столичной русской труппе.

Но каждый раз, когда Федор Григорьевич задумывался над положением «Русского театра», он чувствовал, насколько непрочно было еще состояние русской сцены. Царица отличалась необычайными противоречиями и в личном характере и во всем образе жизни, которому подражала столичная знать. Так было и с отношением ее к «Русскому театру». Беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, Елизавета начала с горячей встречи ярославцев, отдачи их в корпус, учреждения «Русского театра», а затем заметно охладела к своей затее, почти не посещала его спектаклей (а раз не посещала царица, отсутствовал и двор), не интересовалась скитаниями «Русского театра» по разным помещениям, наконец, отпускала ему очень мало средств сравнительно с деньгами, которые щедро предоставлялись иностранным труппам. Русский театр, размышлял Федор Волков, начал пускать некоторые корни среди чиновничества, купечества, среднего дворянства — это хорошо. Но самой царице и ее двору русский театр уже пригляделся. Им нужна новая забава.

И как бы в ответ на подобные размышления новая утеха двора не замедлила появиться. Ею сделалась итальянская опера-буфф Локателли, которая начала свои спектакли через полтора года после учреждения «Русского театра».

За пять лет, прошедших с организации «Русского театра» до смерти Елизаветы Петровны (декабрь 1761 г.), упоминание о русской труппе встречается в придворных распоряжениях все реже и реже, а год смерти Елизаветы отмечен только распоряжением генерал-адъютанта Ивана Шувалова об отставке Сумарокова от должности директора театра. В этой обстановке заключительная фраза шуваловского распоряжения о том, что Сумароков «будет стараться, имея свободу от должностей, усугубить свое прилежание в сочинениях, которые сколь ему чести, столь всем любящим чтение удовольствие приносить будут» — звучала, в лучшем случае, прощальным комплиментом, в худшем — явной насмешкой.

К тому же, и это было, вероятно, самым мучительным соображением в театральных раздумьях Федоpa Григорьевича, его давно уже томила творческая неудовлетворенность. Правда, он добился организации в самой столице постоянного русского театра, но театр этот был далеко не тем, о чем он мечтал в юности, в Ярославле, в корпусе. Придворный театр, в котором он работал, отворял свои двери только людям чиновным, зажиточным, хорошо одетым. Эта чопорная публика размещалась в театре по чинам, мужчины в мундирах и лаковых башмаках, женщины в богатых нарядах. Пышная придворная прислуга дополняла общую картину театрального спектакля, но как далеко все это от народного увеселения, которое устроил сам Федор Григорьевич в Ярославле, от всех его театральных стремлений!..

Может быть, со смертью Елизаветы Петровны положение дел изменится? Но и годичное царствование Петра III не принесло никакой радости «Русскому театру», Волкову, Дмитревскому.

Круглым неучем приехал в Россию четырнадцатилетний Карл-Петр-Ульрих герцог Голштинский. Даже невежественную Елизавету поразил он своей тупостью. Вступив на русский престол под именем Петра Федоровича, он боялся всего русского, самой России, окружил себя особой голштинской гвардией из международного сброда и всячески рекламировал свое безграничное преклонение перед… прусским королем Фридрихом II, с которым Россия продолжала вести Семилетнюю войну. Он немедленно прекратил участие России в этой войне, несмотря на все победы русской армии. Прусский верноподданный на русском престоле, Петр III снова вызвал в памяти правящих слоев ненавистный призрак второй бироновщины. Продолжалось это недолго. 28 июня 1762 года его жена Екатерина и ее сторонники произвели дворцовый переворот. Петр III был низложен с престола, Россия получила новую царицу — Екатерину II.

Это событие имеет непосредственное отношение к Федору Волкову, потому что первый российский актер был его прямым соучастником.

Рассказывают, будто Екатерина, прибыв в Измайловскую церковь для принятия присяги, спохватилась, что забыла о заранее заготовленном заговорщиками манифесте. Тогда неизвестный человек из передних рядов, толпившихся перед новой царицей, вызвался прочесть манифест. Держа перед собой лист белой бумаги, он прочел манифест, восторженно принятый собравшейся толпой. Но на листе бумаги ничего не было написано, весь прочитанный текст был экспромтом, а неизвестный чтец был не кем иным, как Федором Григорьевичем Волковым.