Марк Любомудров - Федор Волков

А. П. Лосенко.

Портрет Ф. Г. Волкова.

Холст, масло. 1763.

Высокое солнце серебрило широкий речной простор. Мальчики сидели на берегу. Отсюда хорошо просматривался раскинувшийся на той стороне город. Зеленый ковер травы покрывал крутой береговой склон. Над ним, за кронами деревьев высилась череда многочисленных храмов: сияло разноцветье куполов — золоченых, синих, серебристых (крытых осиновой дранкой); в голубое поднебесье стремились белые шпили колоколен. Совсем малыми, игрушечными казались отсюда фигурки людей, суетившихся на противоположном берегу, на пристанях, где стояли груженные товаром барки.

Могучее полноводье неторопливой реки, величие города, словно плывущего в жарком мареве, притягивали к себе, завораживали.

— Красиво, благодатно наше место, — заговорил один из мальчиков, загорелый круглолицый крепыш с глубокими карими глазами и кудлатой темно-русой головой. — Как-никак, а Ярославль третьим городом на Руси почитается, после Москвы и Петербурга.

— А что, Федя, хотел бы ты побывать в столицах наших? Может, и царицу увидеть довелось? — отозвался другой.

— Кому ж не хочется? Вот батюшка говорил, что ежели в грамоте и прочих науках прилежен буду, то отвезет меня в первопрестольную, отдаст в академию учиться…

Мальчики помолчали. Распластавшись на горячем песке, нежились в щедрых солнечных лучах, согревались после купанья. Каждый втайне мечтал хоть краешком глаза поглядеть когда-нибудь на древнюю русскую столицу.

— Москва-то все же недалече, на второй день можно доехать, ежели в вёдро, — заговорил вдруг младший из ватаги, с льняными вихрами и иссиня-голубыми глазами. — Вот на китов бы посмотреть.

— Каких еще китов? — удивился его сосед.

— Да на тех, на которых земная твердь основана. Четыре превеликих кита держат на себе сию громаду.

— Я тоже слыхал. Говорят еще, что один из китов уже помер, отчего и произошли всякие на земле перемены — и пожары, и неурожаи, и хвори.

— Как все они перемрут, то тогда последует преставление света, — убежденно подтвердил голубоглазый.

Ребятишки оглянулись на Федора, — чувствовалось, что он здесь старший, — но он молчал, лежал, закинув руки за голову, смотрел в поднебесье. Приподнявшись на локте, Федор воткнул гладкоструганую палочку в песок, примерился к тени. Сказал задумчиво:

— Надо собираться. Вишь, поторапливается…

— Это кто же?

— Кто всегда идет, а с места не сойдет.

Удивление отразилось на лицах мальчишек.

— Часы это, время, головы садовые, — усмехнулся Федор и поднялся. Пора было возвращаться домой.

Федор, его меньшие братья и соседские их приятели любили ездить купаться сюда, на луговую сторону Волги, где были удобные песчаные отмели. Здесь помалолюдней, только изредка выходили к реке бабы из расположенной неподалеку Тверицкой слободы — полоскать белье. В небольшой заводи с камышами можно было и порыбачить. И просто посидеть, помечтать, подумать.

Ребята на лодке переправились на другой берег и по крутой тропе поднялись наверх. Миновали дом купца Мякушкина на набережной, справа, за высокими деревьями осталась церковь Николы Мокрого, прозванная в просторечии Надеинской, по имени ее основателя. Перед воротами Федора Васильевича Полушкина остановились. Прощаясь, сговорились на вечер — поиграть в бабки или в свайку. Федя сразу сказал:

— Меня не ждите. К нам сегодня Иван Афанасьич придет, а я еще не весь урок ему приготовил — Псалтырь читать будем.

Кто ж не знал старого дьяка Николо-Надеинского прихода Афанасьича, многих в городе обучил он грамоте и цифирному делу. Вот и Федор уже не первый год как науку книжную у него проходит. И читать, и писать выучился, и в счете арифметическом, а также в геометрии толк познал.

…Привольно расположена усадьба Полушкина, его владения — по обе стороны Пробойной улицы. За крепко сбитым тесовым забором стоят дома: деревянный и каменный с парадными хоромами (каменных домов тогда в городе насчитывалось всего около четырех десятков), конюшня, баня, три погреба с ледником, сад. По другую сторону улицы, ближе к Волге — амбары, кожевенный сарай, огород.

В достатке жил купец Федор Васильевич Полушкин, отличался предприимчивостью и деловитостью, многие годы умом да горбом наживал капитал. Торг вел и с Москвой, и с Петербургом, Нижним Новгородом, Вологдой. А некоторое время назад основал еще и заводы для выплавки серы и варения купороса. Заводы строил своим иждивением, без казенной субсидии — доходы имел немалые.

Вдовцом жил Полушкин и горевал все, что наследников судьба не послала. Но вот по случаю женился на вдовой же костромской купчихе Матрене Яковлевне Волковой. А с нею — доброй и тихой женщиной, рачительной хозяйкой — в дому появилось сразу пятеро ребятишек — ее дети от первого брака. И все — вот отрада и счастье — мальчики. Есть теперь наследники заводскому делу, будет кому в руки передать большое хозяйство.

Братья почти все погодки — Федор, Алексей, Гаврило, Иван, Григорий, — жили дружно. Они быстро привязались к заботливому, приветливому отчиму. Тот растил и пестовал своих пасынков как родных. Когда усядутся рядком за стол да в пять ложек начнут кашу гречневую рассыпчатую уминать, Федор Васильевич, бывало, сядет напротив, смотрит ласково и приговаривает: «Малые детушки в дому, как орешки в меду…».

Особенно радовал его старший пасынок — быстр умом, памятью хваток, деятелен и напорист. Пуще других выделялся и любознательностью, и трудолюбием.

— Не зря, видать, тебя Федором нарекли, — улыбался Полушкин, поглаживая соломенные кудри своего любимца. — Ты и есть Федор, что по греческому языку значит дар божий…

Родился мальчик 9 февраля, а накануне по православному календарю был день святого мученика Федора. Его именем и окрестили младенца.