Марк Любомудров - Федор Волков

В день спектакля, волнуясь, вошел Федор в непривычно устроенную классную аудиторию. С одной стороны высилась деревянная слегка покатая площадка, с потолка спускался цветной занавес, напротив — рядами расставлены кресла и скамейки. Впереди сидели педагоги и приглашенные зрители из числа благородных особ. Позади и по стенам лепились студенты. Вошел ректор, по его знаку все смолкло, занавес раздвинулся и действо началось.

На сцене стояла «Натура людская». Слезно жаловалась она на людские грехи и пороки. В действе участвовали персонажи, аллегорически представляющие свойства и проявления человеческой души. На помощь изнемогавшей в слезах Натуре спешили Надежда, Кротость и Радость, которые и утешали ее в горести. Просветлела Натура, заговорила, радуясь нежданной помощи. Но явились вдруг Зависть и Злословие и вновь ее в печаль глубокую повергли. Потом затеялись споры Неба с Землей, Радости с Горем, Надежды с Отчаянием, Вражды с Любовью, пока не одерживали верх силы добра и света.

Спектакль так захватил Федора, что он, возбужденный, счастливый, пребывал словно в опьянении. Жадно смотрел и на последовавшее затем представление духовной драмы митрополита ростовского Димитрия «На рождество Христово». Воодушевляюще на всех подействовал и финальный хор ангелов — голоса школяров звучали мощно, красиво, слаженно.

Зрители расходились, оживленно обсуждая увиденное, а Федор тут же бросился к подмосткам. Отогнув край «запоны» (завесы, за которую уходили действующие лица), юный смотритель стал расспрашивать исполнителей: когда еще случится быть представлению, а главное, можно ли и ему попробовать принять в нем участие?

И. А. Соколов.

Церемония шествия императрицы Елизаветы Петровны в Москву в 1742 году.

Гравюра резцом. 1744.

Он сам еще не ведал, что в этот морозный вечер рождественской недели в небольшом сводчатом зале с потемневшими от времени стенами, с неровным, живым огнем восковых свечей решилась его судьба. Каждую свободную минуту будет отныне он отдавать новому увлечению, которое вскоре перерастет в глубокую страсть.

Меж тем в театре при академии началась подготовка нового спектакля, в котором Федору Волкову, уступив его настойчивости, дали небольшую роль. Обнаружив у него неплохой голос, его определили в хоровую группу. Школяры репетировали драму, а точнее, драматизированный панегирик «Образ торжества российского…», в котором аллегорически изображалось восшествие на престол Елизаветы Петровны и говорилось о значении этого события. Лицедеи-школяры торопились: надо было поспеть к предстоявшей коронации императрицы.

Город готовился к коронации, назначенной на 25 апреля. На площадях спешно ставили карусели и качели, сколачивали шалаши и балаганы для скоморошьих и кукольных действ. Были обещаны медвежья потеха, танцовщики на веревке, комедиантские вольные игралища с разного рода «покусами», с арлекинами и дураками. По примеру прежних коронаций готовился грандиозный фейерверк и иллюминация Москвы на восемь дней.

На другой день после коронации ученики академии показали свой спектакль «Образ торжества российского…», наполненный патриотическими идеями, прославлением добродетелей и доблестей российских. Первый раз в жизни Федор Волков вышел на сценический помост, и день этот запомнился ему навсегда. Испытанные им тревожно-сладостные переживания, торжественная приподнятость всего, что происходило на подмостках, личная сопричастность этой стройной, красочной гармонии, в которой слились слово, пение, музыка, парадность костюмов, движение декораций, — наполняли душу неизъяснимой радостью, чувством гордости и силы.

И. А. Соколов.

Бал. Концовка к «Описанию коронации Елизаветы Петровны в 1742 году».

Гравюра резцом. 1744.

Прошло немного времени, отгремели коронационные фейерверки, а московские любители театральных действ уже жили ожиданием еще одного спектакля, который готовился итальянской труппой, приехавшей из Петербурга вместе с императорским двором. С юности театр был одним из любимых развлечений Елизаветы Петровны.

В спешно выстроенном по высочайшему указу оперном доме, что за Яузой-рекой близ Головинского дворца, иностранные комедианты репетировали пышное оперно-балетное представление — итальянскую оперу «Милосердие Титово» с аллегорическим прологом «Угнетенная и утешенная Россия» и балет «Золотое яблоко, или Суд Париса».

А у Федора — он, конечно же, был наслышан о предстоящем спектакле — одна забота: как попасть на него. Театр-то придворный, приглашены будут, разумеется, дворяне. Их, говорят, еще из окрестных уездов приехало на коронацию чуть не пять тысяч. Может быть, допустят кого-либо из именитого купечества. А уж смотрителям (так называли тогда зрителей) из простых сословий зрелище сие недоступно, для них — балаганные потехи на площадях…

И вот тут-то фортуна улыбнулась Федору — его взял с собой в оперный дом купец, у которого он жил на постое.

Театральное здание удивило своими немалыми размерами, а зал — богатыми украшениями. Федор сидел и жадно смотрел вперед — в ярко освещенное бесчисленными свечами пространство, где виднелись узорные аркады великолепных дворцов и храмов, где плыли по синему небу словно настоящие облака, а по сцене двигались фигуры людей в багряных с золотом плащах, в белых и почти прозрачных кисейных платьях на робронах, увитых цветочными гирляндами, усыпанных серебряными блестками. Незнакомые чарующие мелодии слышались в оркестре. Сильно и свободно звучали голоса артистов. Пели на итальянском; однако уже начавший изучать латынь Федор разбирал смысл отдельных слов и даже фраз. Зал слушал с напряженным вниманием. Сотни людей сидели затаив дыхание, в полном безмолвии, завороженные праздничной феерией. Федор несколько раз оглянулся: удивление, восторг, счастливые улыбки на лицах. Вот какая силища могучая у действа зрелищного! Разом в полон берет тысячу людей…

И. Штенглин. С гравюры И. А. Соколова.

Фейерверк и иллюминация 25 апреля 1742 года в Москве во время коронации Елизаветы Петровны.

Гравюра черной манерой. 1744.

Как оказалось, в представлении были заняты не только иностранцы. В немых ролях участвовали ученики московской Навигацкой школы. Хоры исполняли русские придворные певчие, заучившие итальянский текст, и, к слову, пели с таким согласием и приятностью, что удивили многих иностранцев, присутствовавших на спектакле.