Пьер Сиприо - Бальзак без маски

Если бы Бальзак занимался только тем, что доставляло ему удовольствие, он, вероятно, остался бы исключительно «рассказчиком потешных историй». 23 октября 1833 года в письме к Еве Ганской он напишет: «[…] Если и есть во мне нечто, чему уготована долгая жизнь, так это мои „Сказки“. Человек, создавший их сотню, никогда не умрет. Перечитай эпилог второго десятка и посуди сама. А главное, относись к этим произведениям как к беззаботным арабескам, набросанным с любовью».

Бальзак разыскал или изобрел множество забавных, выразительных и просто красивых выражений. Ими вполне могли бы воспользоваться писатели, употребляющие арготизмы. Назовем в качестве примера хотя бы несколько: «чистилище» вместо ватерклозета, «безделушничать» — гулять или шататься; «обнежить» — заботиться; «околпачиться» — надеть что-либо на голову; «недоберечься» — впутаться в неприятную историю; «порхатель» — человек, легкомысленно порхающий по жизни, и т. д.

В апреле 1831 года, когда вышел в свет первый десяток «Потешных сказок», герцог Фитц-Джеймс, возглавивший партию легитимистов, оказался в числе немногих великосветских читателей, проявивших достаточно свободомыслия, чтобы по достоинству оценить творение Бальзака: «Надо быть таким дерзким, каким вы и являетесь, чтобы в самый разгар холеры выпустить в свет подобную книгу […]. Вы, наверное, от души посмеетесь над лицемерием дам, которые проглотят вашу книгу, а потом будут делать вид, что никогда о ней не слышали. „Грешок“ — настоящий бриллиант, а чтение литаний рисует восхитительную картину. „Жануа Коэли“ одна стоит целой книги […], дайте же нам побольше именно таких сказок. „Радости славного короля Людовика XI“ тоже недурны, забавны и бесшабашны, но слишком уж много там говорится об испражнениях […]. Господи, неужели у вас и в самом деле наготовлено для нас целых десять томов подобной забавы и вы не боитесь никаких пересудов на свой счет? Что касается меня, то я благословляю вас продолжать. Когда минует ужас холеры, мы все посмеемся, и этот смех докажет, что вы победили».

Герцог в свои 56 лет слыл любителем удовольствий, Бальзак же в обществе, живущем балами, путешествиями и заговорами против Луи-Филиппа, играл роль заводилы.

Жюль Жанен остался единственным, кто в «Деба» призвал дам втихомолку прочесть эти сказки, «еще более непристойные, чем истории Боккаччо», а «Ревю де Пари» признавал, что они способны «возбудить зависть у библиофила Жакоба».

Спустя восемь месяцев после Июльской революции во Франции установилась «монархия, умеряемая беспорядками».

В номере «Волер» от 15 марта 1831 года сообщалось, что автора «Писем о Париже», появлявшихся за подписью «Вор», звали Бальзак и что он уходит из редакции, потому что решил выдвинуть на выборах свою кандидатуру.

В апреле 1831 года Бальзак опубликовал «Исследование о политике двух министерств» (Лаффитта и Казимира Перье). Текст был подписан «Бальзак, избиратель с правом быть избранным». Он рассуждает об абсолютной монархии как о «более или менее Божественном Промысле, более или менее удачно претворяемом в жизнь». Затем следует очерк истории Июльской революции. Вначале было разношерстное министерство банкира Лаффитта, насадившее на должностные места представителей Движения , полных решимости решить социальные вопросы и оказать помощь национальным меньшинствам европейских стран: полякам, бельгийцам и итальянцам, оказавшимся в состоянии угнетенных после Венского конгресса 1814–1815 годов. Начиная с ноября 1830 года Бальзак активно боролся за то, чтобы «парижские мостовые простирались до Рейна». Наступательная тактика принесет Франции только пользу. «Спор между нами и Англией должен решаться в Антверпене», потому что Бельгия желает стать французской. «Между нами и Россией он должен решаться в Варшаве». Бальзак даже представлял себе, как Польша в союзе с Турцией, Швецией и Данией завоевывает Россию.

«Настал день, когда этот огромный снежный ком (Россия] должен развалиться на четыре части».

Второе министерство Июльской монархии, министерство сопротивления, было образовано 13 марта 1831 года по инициативе президента Палаты депутатов Казимира Перье. Программа была проста: «Внутри — порядок, не жертвующий свободой, снаружи — мир, не попирающий честь».

Луи-Филипп не мешал националистам свободно высказываться, при этом вовсе не собираясь тревожить покой Европы. Он даже якобы обращался к монархам-соседям с письмами, в которых подчеркивал, что революция была вовсе не «делом славы», а «способом предотвращения катастрофы».

Бальзак верил, что его «Исследование о политике двух министерств» отдаст ему голоса избирательной коллегии. Но вот только какой именно? Если «либералы» представлены более чем широко, то легитимистов, напротив, скорее мало. Соответственно мало и тех, кто за них голосует. Роялисты вообще уклонялись от участия в выборах. Крайне неодобрительно воспринимавшие избирательную систему, которая удвоила число выборщиков, они упрекали Луи-Филиппа в том, что к управлению государством он относится как к деловому предприятию, думая лишь о материальных выгодах, тогда как Государство — это прежде всего моральная и религиозная власть, основанная на уважении традиций, семьи и божественного права.

В 1829 году Бальзак познакомился с Самюэлем Анри Берту. Родившийся в Камбре в 1804 году, этот сын владельца типографии унаследовал от отца основанную последним «Учредительную газету Камбре» и принимал самое активное участие в деятельности «Соревновательного общества», в 1824 году отметившего его «Первые поэтические опыты». В Париже Берту снова занялся типографским делом, не исключено, что среди прочего ему приходилось печатать и творения Бальзака.

Их личная встреча произошла, по всей видимости, в гостях у Жана-Этьена Эскироля (1772–1840), ученого-психиатра и ученика Пинеля. Состоялась она в лечебнице Шарантона. К обеду пригласили также некоего прекрасно одетого и весьма сдержанного господина. К концу трапезы Эскироль наклонился и тихонько шепнул Берту:

— Дитя мое, вы сейчас отобедали в обществе одного гения и одного сумасшедшего. Который из них сумасшедший?

Пока длился обед, Бальзак не закрывая рта рассказывал о сотне своих романов, правда, существующих пока в форме набросков… Ничего, скоро всем станет ясно… и так далее.

Берту без колебаний указал на Бальзака.

— Вовсе нет. Как раз это молодой писатель с блестящей будущностью, — сказал Эскироль. — А вот другой наш сотрапезник содержится в Шарантоне уже пятнадцать лет. Он убежден, что он — Бог-Отец.