Вадим Бакатин - Избавление от КГБ

Если человек хочет знать, какими материалами располагает на него КГБ, это тоже его право. Но обязанность спецслужбы при этом защитить интересы других лиц.

Мне хорошо запомнилась беседа с известным молдавским писателем Ионом Друце. В годы его молодости КГБ вел на него досье, как на человека, подозреваемого в национализме, неоднозначно относящегося к советской действительности, критиковавшего колхозы и т. п. Дело было давно прекращено, но накопился солидный том подслушиваний, подглядываний, «экспертных» оценок, если не сказать доносов…

Друце попросил разрешения ознакомиться с этими материалами. Пришел ко мне. Я положил этот том перед ним. Мы провели интересную, на мой взгляд, беседу о несчастном нашем обществе, о путях выздоровления. Я был поражен глубиной его суждений. Ион Друце ушел. Досье он не открыл.

Не могу сказать, что моя позиция в отношении архивов встретила всеобщее понимание и поддержку. Критиковали. За то, что «продался комитетчикам», что «выгораживаю преступников». В самом Комитете считали, что и исторические документы открывать нельзя — все-таки государственная безопасность. Хотя какая уж там «безопасность». Развалились экономика, государство, общество под «неусыпным оком» КГБ— КПСС. Потому и развалились.

Благодарен тем, кто принял мою позицию с пониманием. Благодарен Владимиру Буковскому, который говорил корреспонденту «Известий»: «Бакатин, вступив в должность, сделал абсолютно логичное заявление о том, что он не станет вскрывать агентурные дела. Прекрасно понимает, чем это грозит. Думает о том, как все это сделать, чтобы не осталось могучей сети, но вместе с тем не устроить в обществе очередной трагедии, новых репрессий, судов на площадях. Все это очень тонко и должно быть продумано во всех деталях». Благодарен той же «Независимой газете», которая, не настаивая больше на своей изначальной позиции, 22 октября писала: «К новому начальнику КГБ то и дело обращаются разные достойные люди с требованием немедленно напечатать списки всех, кто сотрудничал с этой конторой по всей империи и за ее пределами. Отчего бы не поставить вопрос шире: перечислить всех, кто так или иначе поддерживал этот преступный режим. Вот уже вышел бы списочек!»

Реализуя Указ Ельцина, необходимо было значительную часть архивов КГБ передавать в систему государственных архивов Российской Федерации — вместе со зданиями, архивариусами, финансированием и т. д. Для этого надо было решить огромный комплекс правовых, научных, организационных, морально-этических вопросов. Была создана специальная комиссия. Первоначально в ее состав вошли представители Главархива РСФСР и КГБ. Аналогичные комиссии создавались в областях. Впоследствии в ходе моих встреч с представителями комиссий, в частности, с известным историком Юрием Афанасьевым, с членами общества «Мемориал», была высказана и реализована мысль об участии в работе народных депутатов России, экспертов в области архивного дела и археографии, представителей общественности, специалистов. Не исключалась возможность привлечения ученых из других стран, о чем ставили передо мной вопрос и Юрий Афанасьев, и Владимир Буковский.

Чем больше работали комиссии, тем больше проблем перед ними вставало. Речь ведь шла не просто о фондах, штатах и зданиях. Предстояло определиться с миллионами документов, на которых в соответствии со старыми государственными инструкциями и постановлениями правительства — оправданно или нет — стояли грифы «секретно», «совершенно секретно», «особой важности». Действовать надо было в условиях отсутствия в стране закона о государственной тайне, закона о свободе информации и даже закона об архивах. Передаваемые документы принадлежали действующей структуре (а вскоре — и нескольким структурам спецслужб), и одно дело — документы исторической и культурной значимости (кто будет определять эту значимость?), а другое — оперативные электронные архивы или личные дела сотрудников. Какие установить сроки для рассекречивания документов? Как быть с материалами, наносящими явный ущерб чести и достоинству граждан? Как поступать с документами, относящимися не к России, а с другим республикам? Как быть с материалами временного хранения, а их большинство? Что делать с областными архивами — переводить в Москву или оставить на месте? Где хранить архивы — у Главархива свободных помещений нет, а в зданиях КГБ, где они находятся, занимаются и другими делами? Как защитить документы от разворовывания? В какой степени допустима коммерциализация? Вот лишь немногие из тех десятков проблем, над которыми комиссиям пришлось ломать голову.

Я исходил из того, что главным принципом всей работы должна быть охрана прав личности на основе принятых Верховным Советом законодательных норм. Для всех документов, составляющих государственную тайну, я считал возможным установить 30-летний срок рассекречивания с возможными отступлениями в ту или иную сторону в зависимости от характера и важности информации. Для сведений, касающихся частной жизни людей, — 70-летний.

В ноябре Президиум Верховного Совета РСФСР образовал дополнительную парламентскую комиссию по организации приема архивов КПСС и КГБ во главе с генералом, профессором Дмитрием Волкогоновым. Одним из первых вопросов комиссия обсудила проект Закона «Об архивном фонде РСФСР и архивах», который был вполне созвучен моим мыслям.

Но жизнь опережала неспешный ход комиссий и график работы законодателей. Не дожидаясь принятия этого закона и определения многих других формальностей, я вынужден был делать то, что было в моих силах, для удовлетворения общественного интереса к событиям прошлого, для восстановления исторической справедливости.

Как и раньше, работники архива КГБ вели большую работу по реабилитации незаконно репрессированных, поднимали и добивались пересмотра тысяч сфабрикованных дел, громких и малоизвестных, но от этого не менее трагичных.

С помощью сотрудников архивов КГБ комиссии Моссовета по поиску тайных мест захоронения жертв репрессий удалось установить точные адреса 87 мест захоронений военнопленных и интернированных лиц в Подмосковье, списки захороненных.

Для увековечения памяти жертв незаконных репрессий в местах их захоронения на Донском, Ваганьковском, Калитниковском, Рогожском и Гальяновском кладбищах, в Ново-Спасском монастыре, Бутове, на территории совхоза «Коммунарка», в Александровском саду решено было установить памятные знаки. Субподрядчиком работ по их возведению выступило военно-строительное управление КГБ СССР, а точнее — его преемник.

В сентябре по протесту Генерального прокурора СССР Верховному суду РСФСР было предложено отменить постановление Петроградского ЧК от 1921 года в отношении поэта Николая Гумилева. Он был расстрелян по фальшивому обвинению в «активном содействии петроградской боевой организации, в составлении для нее прокламаций контрреволюционного содержания, в обещанном личном активном участии в мятеже и подборе враждебно настроенных советской власти граждан для участия в контрреволюционном восстании в Петрограде, в получении денег от антисоветской организации для технических нужд».