Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

Он посмотрел на часы. «Мне пора домой». — «Останьтесь, — умоляла я его, — останьтесь хоть немного. Я вас так мало вижу». «Я приеду завтра. Нет, впрочем, завтра не могу, но на днях непременно буду». — «Вы так прежде не говорили», — стараясь быть спокойной, сказала я, еле сдерживая слезы. «Но сейчас меня ждет Мари. Она чутьем любящей женщины поняла, для кого я здесь бываю, и очень страдает». Тут уже я не выдержала: «Мне нет дела до вашей Мари. Я не хочу, чтобы вы говорили о ней, и пусть ее страдает», — не помня себя от обиды, выкрикивала я. Это было в первый раз, что я не сдержалась в присутствии Урусова. К моему удивлению, он весело рассмеялся: «Как вы разгневались! Я в первый раз вижу, как вы гневаетесь, милый друг». Но он не остался, ушел. Он ушел от меня совсем, навсегда, это я чувствовала. И так это и было.

После того вечера он часто спрашивал, почему я не выхожу замуж за того или иного человека, которому, он видел, я нравлюсь. И я всегда отвечала: «Потому что я его не люблю». — «Выходите замуж за моего Сашу, — как-то сказал он при сестрах, — он красивый, и вы с ним составите очень красивую пару». — «Вы так говорите о браке, как будто подбираете пару лошадей одного роста, одной масти, как будто существует одна физика», — возразила я ему с негодованием. «Да, я думаю, что физиология в браке самое главное». Я замолчала, думая, что он говорит такие вещи мне на смех.

Я страдала невыносимо от того, что Урусов отдалялся от меня. Мне казалось невозможным жить в таком отчаянии. Я хотела покончить с собой. Хотела простудиться, заболеть и умереть. И что я только не делала для этого. Ездила в мороз в одних легких туфельках, снимала шубу, стояла раздетая у окна в лютую стужу. И хоть бы что! Даже насморка не получила. Отморозила только слегка пальцы на ногах.

Я все спрашивала себя в своем отчаянии: «Почему он изменился ко мне? Почему разлюбил?»

«Да он никогда и не любил тебя, — говорила Нина Васильевна, в душе очень довольная, что кончился мой роман с Урусовым. — Ты ему нравилась немного больше других, немного дольше. И твоя любовь к нему ему нравилась. А теперь, когда он увидел, как разгорелось твое чувство, он испугался за тебя и, как всякий порядочный человек, отходит в сторону. За это его можно только уважать. Он прав, семейный, старый, что он может тебе дать? Ничего».

«Как „ничего“? — возмущалась я. — Но он уже столько мне дал, как никто. Он научил меня любить искусство, красоту, ценить творчество, находить смысл и радость в жизни. Я была до знакомства с ним одна — стала совсем другой. Я всем ему обязана. Лишь бы он любил меня, как прежде. Пусть он живет как хочет, лишь бы любил меня. Я никогда не разлюблю его. Я не могу жить без него, без его любви».

Но я жила и мучилась.

Прошел год, другой. Я страдала уже меньше. Пережить мою тоску и отчаяние мне очень помог Бальмонт. Он один из всех моих близких угадывал, что я переживала. Но я ему долго ничего не говорила о себе. Мы часто виделись и очень сблизились: читали вместе, говорили, много говорили об Урусове. Бальмонт восхищался им так же, как и я, но понимал его лучше. Он всегда защищал Александра Ивановича, когда я осуждала его за изменчивость, за его жестокость, равнодушие к страданиям других. На это Бальмонт возражал, что «Урусов хорош именно такой, какой он есть. В нем все хорошо — и достоинства его, и недостатки. Если бы он был другой, мы бы его так не любили».

К. Д. Бальмонт. 1890-е гг.

Мы часто возвращались к разговорам об Урусове. Меня эта тема интересовала больше какой бы то ни было. Меня поражала объективность, с которой Бальмонт говорил об Урусове, даже и тогда, когда он узнал от меня печальную повесть моей любви. Он никогда не ревновал меня к Урусову. «Если любишь человека, — говорил он, — его принимаешь целиком, таким, какой он есть, с его пороками и добродетелями, с его характером и судьбой. Все это неделимо в человеке. А требовать от него — будь такой, а не другой — это может быть любовь к „идеалу“, но не любовь к живому человеку».

Потом, когда я рассказала Бальмонту, как я любила Урусова, как и сейчас страдаю от его «измены», Бальмонт нежно жалел и утешал меня: «Продолжайте его любить, — говорил он, — любуйтесь им, как редким произведением искусства, как он того стоит, не требуя ничего для себя, и вы увидите — вам станет легче и вы скорее изживете свое горе».

Бальмонт был прав: я постепенно изживала свое горе. Я все больше и больше привязывалась к Бальмонту, все больше ценила его любовь ко мне и, наконец, полюбила его, сама полюбила крепко, на всю жизнь.

Мы никому пока не говорили о нашей любви, так как не могли пожениться. Бальмонт, разводясь с женой, взял вину на себя, и поэтому был лишен права венчаться вторично. И он стал хлопотать о возможности вступить во второй брак.

Так как Урусов занимался его разводом, Бальмонт обратился к нему с просьбой помочь достать нужный для венчанья документ.

«Зачем он вам? — спросил Урусов. — Ведь вы не собираетесь жениться». — «Нет, собираюсь». — «На ком же?» — «На Катерине Алексеевне Андреевой». Урусов не мог скрыть своего удивления: «Она дала вам свое согласие?» — «Да, конечно, иначе я бы не стал говорить об этом». После довольно долгого молчания Урусов сказал, что отказывается ему помогать в этом деле, предложил Бальмонту обратиться к какому-нибудь другому юристу.

При первом же свидании с сестрой Сашей Урусов рассказал ей о своем разговоре с Бальмонтом. Саша, ничего не подозревавшая о моих намерениях, страшно расстроилась и принялась упрекать Урусова за то, что он ввел Бальмонта в наш дом, что он носился с его талантом, расхваливал его мне, поощрял влюбленность Бальмонта в меня. «Нет, тут уж я ни при чем, — оправдывался Урусов, — я так же поражен этой неожиданностью, как и вы, и огорчен еще больше вас. Во всяком случае, я теряю от этого брака больше, чем кто бы то ни был…» — сказал Урусов загадочные для Саши слова, разгадку которых она думала найти у Нины Васильевны. Но та по моей просьбе молчала. Мы гостили в то время у Евреиновых, и Нина Васильевна уговаривала меня, вернувшись домой, поговорить с Сашей.

Объяснение мое с Сашей было очень бурным. Сначала она уговаривала меня оставить «очередную фантазию», как она выразилась. Бальмонт — совершенно не подходящий мне человек, я не могу быть с ним счастлива: ему — изменчивому и капризному поэту — не нужна семейная жизнь, он бросит меня так же, как бросил свою первую жену… Мать никогда не согласится на мой брак. На это я твердо заявила, что я буду женой Бальмонта без чьего бы то ни было согласия, что у нас все решено, и мы ждем только документов, чтобы обвенчаться. Я очень любила Сашу, уважала ее, главное, верила ей, и меня ее суждение о Бальмонте очень опечалило, но ни на секунду не поколебало. Я любила Бальмонта и твердо верила в наше будущее, в наше счастье.