Мэтт Дикинсон - Другая сторона Эвереста

Фактически, лестница, о которой я думал, как о доброй помощнице, сама была проблемной.

У подножья второй ступени случилось два неожиданных события. Мои литровые бутылки с соком, приготовленные с большим трудом из натопленного снега в лагере 6, замерзли полностью, даже бутылка, которую я держал у тела, под пуховкой, стала куском льда. Тогда я не придал этому значения. Позднее я вполне осознал серьёзность этого происшествия.

Ал тоже проверил свои бутылки. Результат был тем же. Теперь ни у кого из нас весь день не будет ни единой капли жидкости. В таком случае более опытные высотники могли бы повернуть назад.

Другой неожиданностью была просьба Ала, который наклонился ко мне и сказал:

— Открой мой рюкзак и установи кислород на четыре литра в минуту. Он повернулся ко мне спиной. Я снял рукавицы, расстегнул застежки рюкзака и добрался до регулятора. Это была трудная кропотливая работа в недрах рюкзака. Я перещёлкнул регулятор до цифры четыре и закрыл рюкзак.

Теперь Ал стал получать вдвое больше кислорода. Я понимал его желание увеличить подачу кислорода перед схваткой со второй ступенью, но даже в этом случае его просьба удивила меня. Мы оба знали об опасности подачи слишком большого количества кислорода. Чем на большее потребление кислорода настраивается ваш организм, тем хуже ему придется, когда он закончится.

— Всё. Поставил на четыре, — прокричал я ему. Мимоходом я подумал, что по движению Ала чувствуется, что он испытывает нечто большее, чем просто усталость. Возможно, ему значительно тяжелее, чем он делает вид?

Признаком нашей растущей дезориентации было уже то, что никто из нас не подумал сбросить с себя по два литра замерзшей жидкости. Теперь мы лезли с двумя лишними килограммами на спине самый трудный скальный участок на северном маршруте.

Первые шесть метров оказались довольно простыми. Я протиснулся через тесный обледенелый камин, который выводил наскальный выступ со снежным наддувом. Для облегчения подъёма я использовал жумар, продвигая его по верёвке на всю длину руки, затем поднимался вверх до места его крепления к верёвке. Кто-то провесил новую 9-ти миллиметровую верёвку в этой нижней части, и это значительно облегчало подъём.

Альпинистские кошки скребли по скалам, как когти настоящей кошки, которая старалась забраться на дерево. Затем нужно было сделать большой шаг вверх. Я уперся ногой в волнистую поверхность выступающей скалы справа, и, кляня кошки, постарался перейти на выступ, ведущий к лестнице.

Я остановился, чтобы восстановить дыхание. Удары сердца посылали приливы крови к голове, пульс никогда прежде не был таким частым, как сейчас. Дыхание было диким и фактически неподконтрольным. В какой-то момент я панически подумал, что кончился кислород. Затем понял, что слышу шипение газа, и приказал себе успокоиться.

Я стоял примерно на том месте, где Мэллори и Ирвина последний раз видели живыми, наблюдая за ними в телескоп с Северного седла. Их восхождение 1924 года, возможно, было самым тяжелым и самым замечательным в довоенной истории штурма Эвереста.

Для них не было лестницы на второй ступени. Если они пытались её пройти, то возможно один из них сорвался, утащив за собой партнера. Раньше меня всегда охватывал ужас, когда я представлял такой финал. Теперь меня не преследовало воображение смертельного срыва с этого самого опасного места на всем маршруте.

Мой друг — лестница был следующим препятствием. Раньше я представлял, что она прочная, но, положив на неё руку, я почувствовал, что она болтается но стене, на которой закреплена.

Я полез вверх. Первая проблема была связана с кошками. Металлические зубья цеплялись за ступеньки или скребли по скалам, мешая мне правильно поставить ногу на лестницу. Зашоренный своими очками, позволяющими смотреть только вперед, я не мог посмотреть вниз и контролировать правильность постановки ног, которые приходилось ставить на ощупь.

Мое дыхание снова участилось, увеличилось количество влаги, выходящей через зазор в маске, которая замерзала внутри очков. На половине пути по лестнице я был почти ослеплен из-за этого и сдвинул очки на лоб, чтобы что-то видеть. Нас предупреждали об опасности снежной слепоты, но я чувствовал, что могу рискнуть в эти критические минуты.

Лестница качалась как пьяный и клонилась влево, держась за непонятно какие крюки и верёвки. Требовались большие физические усилия, чтобы цепляться за неё.

Мои рукавицы из гортекса были беспомощны и неуклюжи в этой ситуации. Я с трудом мог сжать их, чтобы уцепиться за ступеньки. Начав лезть в рукавицах, я затем снял их, что почти наверняка должно было привести к обморожению пальцев от контакта с металлом на морозе.

Лестница оказалась не очень дружественной. Но надо было её пройти, а заодно и вторую ступень, как можно быстрее.

Дойдя до последней ступеньки, я оцепил дальнейший маршрут. Он оказался нелёгким. Оставалось перенести тело на выступ, который и означал конец второй ступени. Для этого я должен был прицепиться к одной из прогнивших верёвок, привязанных к петле, закрепленной за сомнительное основание. Затем, за неимением опоры для ног, мне надо было забить в склон почти все зубья кошек, и плавным движением, как шимпанзе, уйти направо.

Внизу, в базовом лагере, я собирался отснять Брайана, когда он будет проходить это место. Теперь, шесть недель спустя, это казалось неуместной шуткой. Во-первых, у Брайана не было никаких шансов здесь оказаться, во-вторых, мысль о съёмке в этом гиблом месте была бы последней, которая могла бы прийти мне в голову. Это был чистейший эксперимент на выживание.

Стараясь сдвинуться, я понял, что наступает критический момент, когда моё тело будет уже не на лестнице, но ещё и не на выступе. Чтобы завершить прохождение второй ступени, мне придется, хотя и доли секунды, висеть над северным склоном на руках.

Я попробовал — не получилось. Держась за лестницу, я спустился на несколько ступеней, чтобы немного отдохнуть и восстановить дыхание. Без достаточного снабжения кислородом мои мышцы уставали очень быстро. Инстинктивно я почувствовал, что ещё одна, возможно, две попытки ослабят меня настолько, что я должен буду отступить.

Прошло несколько минут, прежде чем моё рвущееся из груди дыхание восстановилось до приемлемой нормы. Я попытался снова и на это раз успешно. Затащив себя на выступ и пройдя несколько метров по скалам, я оказался наверху.

С этой новой точки на гребне вершинная пирамида впервые была видна полностью. Мы вчетвером подождали, пока Ал пройдет вторую ступень, и двинулись дальше.

Весь следующий час был хорошим для нас, мы постепенно проходили смешанные участки, состоящие из снега и скал. Я останавливался несколько раз, чтобы пофотографировать, но на пятом или шестом снимке аппарат повёл себя несколько странно, забарахлили перемотка и автоматическая шторка. На седьмом снимке «Олимпус» встал полностью. Теперь я остался только с SLR-камерой, так как мой Nikon F3 умер от холода ещё в четвертом лагере.