Екатерина Мещерская - Китти. Мемуарная проза княжны Мещерской

— Да ну, замолчите, — засмеялась я. — Вы убедили меня только в том, что можете стать не только поэтом, но и писателем, у вас необыкновенно ярко звучит проза…

— Но я достиг своего, — весело сказал он. — Вы смеетесь — это награда мне.

Поздно ночью, когда мама уснула, я прошла в кабинет, села на мой любимый диванчик, на котором когда-то спал Владимир, и развернула заветные, вырванные рукой его матери листки дневника…

Одна за другой мелькали записи, воскрешая передо мною памятные дни, разговоры, размолвки, примирения…

И вдруг запись:

Я еще живу. Гнусно на душе. Все опротивели. Делаю тысячи попыток выскочить из этой жизни… Встретил одну особу… Интересна. Познакомились, условились о встрече, и я не пошел…

Встретились с Галей К. Она давно меня интересовала, тем более что на попытки мои встретиться с ней всегда был уклончивый ответ. И вдруг согласилась. А я? Я тяну день за днем и не иду туда… Потом девушка из Ржевского: мила, красавица, очаровательна и бездна юности… Мы столкнулись, встретились и прошли мимо друг друга. Я не мог заставить себя даже говорить…

Люблю безумно Котика, мою радость, а она — камень. Не верю, что все умерло, не верю, что разлюбила. Просто держит себя в железных тисках, но на этот раз так долго, что я чувствую, что не выдержу. Смерть — вот лучший исход для меня из этой муки. А в голове все время вертятся слова Екатерины Прокофьевны: «Просто она не видит возможности достигнуть с вами блестящей жизни и во имя этого давит свое чувство к вам, а на серенькую жизнь она не пойдет».

Господи, вся душа вопиет против этого, ведь я раб ее, какую хочет работу пусть взвалит на меня, что хочет пусть требует от меня, лишь бы быть с ней. Я чувствую, что не донесу свой крест до конца. Сил нет. Жить нет сил. Только слабая надежда еще заставляет жить. Может быть, пожалеет. А вдруг чудо? Я не верю, что мог умереть для Китти, несмотря ни на что. Ведь она любила меня. Так неужели все умерло? Китти, родная, скажи, что любишь, скажи, что я близок и дорог тебе. Позволь любить тебя и быть твоим мужем… или смерть. Неужели ты каменная, есть же у тебя сердце… Мне все равно, пусть смеются над моей слабостью, но жизни без тебя нет. Или ты, или могила.

Китти, я умру без тебя, я люблю тебя и ревную до безумия, а если сдерживаюсь и молчу теперь больше, чем раньше, то потому, что боюсь потерять тебя. А иногда кажется, что не выдержу и прорвусь опять. Тебя окружают эти мерзавцы…

Что мешает мне прервать все это? Ах, если б сила и старый мой взгляд на вещи, я бы удалил все и всех, кто мне мешает. И не могу. Во имя чего щажу я всю эту свору, отнимающую у меня Китти — мою жизнь? Что за филантропия? Не знаю. И чувствую, что не могу разделаться с ними так, как бы хотел. Котик не дает. И мучаюсь, мучаюсь без конца. Выдержу ли? Кому-либо придется уступить, им или мне… Один раз я уступил свое место, его заняла Е. П. Теперь?.. В себя или…

Котик, и умирая, буду благословлять тебя, люблю беспредельно тебя, а ты… ты обижаешь и мучаешь меня.

Зачем она дала мне этот дневник? Чтобы еще больше мучить меня?.. Я готова перенести любые муки, если бы они воскресили мою веру в него… Если бы он сознался, тогда, может быть, мне было бы легче. Но так искусно притворяться… Почему он не скажет: «Ну да, я взял, на меня нашло такое состояние. Делая это, я предполагал то-то и то-то…»? Ведь любое раскаяние лучше, нежели видеть, как любимый тобою человек смотрит тебе в глаза и лжет, лжет…

Е. П. Мещерская — Н. В. Львову

Не упрекайте меня, дорогой друг, в том, что я недостаточно зорко слежу за моей дочерью. Поверьте, я знаю ее лучше, нежели Вы. Опасный момент уже прошел, и сейчас есть такое обстоятельство, из-за которого она лучше предпочтет смерть, нежели замужество с ним.

Вы видите, как я спокойна? Будьте спокойны и Вы.

Нам более ничего не страшно: мы уже видели и угрозу бритвой, и вскрытую вену, и еще многое другое. Теперь я сообщу Вам нечто новенькое, а именно: вчера у нас была его мать. Я была обрадована, увидя ее успокоенной и даже повеселевшей.

Представьте себе, она рассказала нам, что ее Володя образумился и переродился после того, когда наконец убедился, что Китти его не любит и никогда не будет его женой.

По этому случаю он возвращается к жизни и начинает снова петь. Вы ведь знаете, что он временно даже ушел из «Оперетты»?

Его мать пришла к нам по его поручению. Он просит Китти прийти к нему в последний раз, так как дает свое честное слово в том, что после этого свидания оставит ее в покое навсегда.

Конечно, смешно верить честному слову человека, который его не имеет, так как лишен чести. Но я не могу отказать моей дочери в этом свидании. Она убедилась, что этот негодяй не так беззаветно ее любит, как он ее уверял, и что этот фигляр очень быстро воскрес к жизни, чему есть уже наглядные доказательства.

Он не имеет (как говорит его мать) еще сил вернуться в «Оперетту», но скоро начинает свое выздоровление выступлением в «Славянском базаре», правда, пока еще очень незаметным: его уговорила некая Гартунг выступить вместе с ее студией. Прочтя в афишах, расклеенных по городу, что он выступает, его истерички уже разбили стекло в театральной кассе при покупке билетов.

Не волнуйтесь, и пусть Вам не кажется, что я недостаточно учитываю все обстоятельства. Поверьте, все кончится гораздо скорее, чем Вы это предполагаете. Приходите!

Е. П. Мещерская

Дневник Китти

Вечером Владимир встретил меня у себя в белоснежной манишке, в черном концертном фраке, с белой астрой в петличке. Хотя его обычно бледное лицо было еще бледнее, чем всегда, однако я никогда не видела его столь привлекательным, каким он был в этот вечер.

В комнате всюду стояли цветы в плетеных корзинах из магазина, с высокими круглыми ручками.

— Ты пел вчера? — невольно спросила я. — И откуда ты сейчас в таком параде?

— Этим цветам уже три дня. Они, наверное, не хотели завянуть, они ждали тебя. — Он улыбнулся своей шутке. — А почему я в параде?.. Но ведь сегодня наш последний вечер. Я не хочу больше стоять на твоем пути.

— Если ты под словом «путь» подразумеваешь замужество, то оно для меня исключено.

— Да нет… дело не в этом. Ты же требуешь, чтобы я тебя оставил, ты не веришь мне больше… К тому же еще эта история с Валькой… Ты ослепла, ты… Ну, об этом уже все сказано, — перебил он вдруг резко сам себя. — Ты видишь, я ждал тебя. — Он указал глазами на стол, уставленный закусками для ужина и всякими сластями. На подносе стоял, блестя начищенными боками, фыркая, кипящий самовар.

— Ах, Володя, Володя, без твоего любимого самовара чай не в чай и вечер не в вечер, — улыбнулась я ему в ответ, чувствуя, как в груди вдруг больно-больно защемило.

— Ну, прежде всего музыка! — Он подвел меня к роялю. — Знаешь, первое, что я хотел бы спеть, это «Тихо реет ночь…». Помнишь? Колыбельная, которую я пел, когда в первый раз пришел на Поварскую.