Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

Воронин сердится, и мы его понимаем. Капитану чертовски обидно. Был бы у него в руках ледокол! Ну, пусть не «Красин», а хотя бы «Сибиряков». Сразу же все стало бы иначе. По-настоящему растолкать лед, как это делают ледоколы, у нас явно не хватает сил.

Темп продвижения снижается. Льды с нарастающей цепкостью хватают корабль. Неподалеку от мыса Ванкарем (мы, разумеется, и догадываться не могли, каким притягательным покажется нам очень скоро этот мыс) «Челюскин» остановился.

В один из этих осенне-зимних дней (осенних по календарю, зимних по холоду) к нам прибыло несколько собачьих упряжек. Это был визит вежливости и дружбы чукчей, поселок которых находился в 35 километрах от нас. Воспользовавшись тем, что Николай Николаевич Комов знал их язык, Шмидт вступил с чукчами в переговоры, затем вместе с ними уехал на материк.

Последствия этих переговоров оказались конкретными. Восемь челюскинцев, больных, слабых, торопившихся по разным делам домой или просто в условиях дрейфа не нужных, были отправлены пешим путем. Никто не знал, сколько времени просидим мы во льдах, где каждый лишний человек мог составить достаточно серьезную проблему. По приказу Шмидта нас покидали: Леонид Муханов, назначенный старшим этой группы, поэт Илья Сельвинский, кинооператор Марк Трояновский, синоптик Простяков, радист Николай Стромилов, инженер-электрик Кольнер, врач Мироненко и больной кочегар Данилкин.

Проводы происходили в условиях напряженной работы. Не покладая рук мы вели обколку корабля и взрывные работы. Ничто не помогало. Лед был слишком силен, а «Челюскин» — слишком слаб. Единственное, что нас поддерживало — дрейф. Вместе с зажавшим судно льдом мы неторопливо двигались на восток к столь близкому и одновременно далекому Берингову проливу. Нам оставалось лишь одно — ждать, ждать, ждать…

Дрейф хорош, если его направления совпадают с маршрутом корабля, но больших иллюзий никто не строил. Дрейф (это мы помнили по плаванию «Сибирякова») изменчив, как сердце красавицы. Ждать-то можно было, но чего мы дождемся? Этого пока еще никто не знал. Ко всем врагам внешним, которых напустила на нас Арктика, добавился и внутренний — на корабле начался пожар.

Резкий запах из трюма № 2 не оставлял пищи для кривотолков: большие пласты угля, не подвергавшиеся вентилированию, самовозгорелись. Это не было чем-то исключительным, но пожар надо было гасить немедленно, чтобы во исполнение всех тех нотаций, на которые не скупятся пожарники, из маленького огонька не родилось бы большое пламя.

Техника борьбы с такого рода пожарами достаточно отработана, хотя и не очень приятна. Чтобы ликвидировать пожар, нужно, прежде всего, докопаться до очага горения. Обнажив коксующийся, докрасна накаленный уголь, заливаешь его водой и перебрасываешь на свободное место в трюме, чтобы остудить и проветрить. Работа эта более чем неприятная: выделяется много пара и газа.

Когда дышать становилось уже совсем невмоготу, пытались тушить пожар, забрасывая горящие места углем с тем, чтобы прекратить к ним доступ воздуха. Одним словом, чтобы не вдаваться в излишние подробности и не сделать эти записки наставлением для тушения угля при самовозгорании, скажу лишь одно: потребовалось 48 часов адской работы, чтобы перебрать и перегрузить в угольные ямы 250 тонн угля.

Не успели мы отмыться от угля, цепко въевшегося в кожу и потому требовавшего, к великому огорчению старшего механика Матусевича, повышенного расхода пресной воды для бани, как нас уже ждал новый аврал.

Еще ни разу приглашение на работу не выглядело столь торжественно. Эта торжественность заставляла как-то сразу внутренне мобилизоваться. Вечером 29 сентября на общем собрании председатель судового профсоюзного комитета машинист Ваня Нестеров предоставил слово Отто Юльевичу. Наверное, я больше чем кто бы то ни было, знал, что скажет наш начальник, так как в руках он держал радиограмму, содержание которой мне было хорошо известно.

Шмидт сообщил, что северное мореплавание получило сразу букет неприятностей. У Русских островов застрял «Сибиряков». Попав в сильное сжатие, он просил о помощи. Оставлены на зимовку суда донской экспедиции. Через пролив Вилькицкого с трудом пробивался подраненный «Красин». Подобно нам, в той же Колючинской губе вязли во льдах пароходы «Свердловск» и «Лейтенант Шмидт». У мыса Биллингса стали на зимовку три парохода колымской экспедиции.

Начавшийся наутро аврал был одним из самых яростных за все время нашего плавания.

Временами казалось, что обколка судна благополучно оканчивается, что «Челюскин» выходит на чистую воду. Арктика дарила нам эти ощущения лишь на мгновения. Едва успевали мы выколоть и оттащить ощутимую порцию искрошенного нашими усилиями льда, как из глубин в проруби всплывали притаившиеся подо льдом глыбы. Молча занимали они освобожденный участок. В этой тишине и неотступности было что-то страшное, давящее на психику.

Благоприятный по направлению дрейф делал свое дело, и 4 ноября при чудной солнечной погоде мы вошли в Берингов пролив. Было морозно. Стояла розовая дымка. Прямо по курсу был Тихий океан. Направо — самая северо-восточная точка Советского Союза, мыс Дежнева. Где-то внизу, на галечной косе, прилепился поселок Уэллен (там командовала радиоделами наша милая Людочка Шрадер, подробный рассказ, о которой впереди), а напротив, далеко на горизонте, в лилово-розовом тумане темнели горы Аляски.

Мы находились в самом горле, в самом узком месте Берингова пролива. Позади осталось Чукотское море, Северный Ледовитый океан. Мы вошли в Тихий океан и могли считать, что выполнили задание, но, к сожалению, вошли мы туда не своим ходом, а вместе с ледяным полем, в котором мы застряли.

Все складывалось драматично. С капитанского мостика невооруженным глазом мы видели на юге край поля. От кромки и дальше до горизонта была чистая вода.

Пройдя многие тысячи километров, мы споткнулись о последние метры. Мы были уже в Тихом океане и, если бы не проклятая ледяная перемычка, могли полным ходом идти во Владивосток. Могли бы, но не шли…

Обстановка ясна всем, от капитана до кочегара. Начался такой бешеный аврал, что предшествующие показались просто детской игрой. У нас было много взрывчатки, несколько тонн аммонала, запалы, бикфордов шнур. Мы вылезли на лед и мобилизовали весь шанцевый инструмент, все, что было — кирки, лопаты, кайла, пешни, топоры. Все пошло в ход. Мы дрались за свое освобождение из ледяного плена, отчетливо понимая, что это одновременно и бесплодная попытка, и наш последний шанс. Что-то надо было делать. И это «что-то» мы делали, не жалея сил…

В шахматном порядке, по направлению к чистой воде, стали прорубать лунки, надеясь прорвать коридор, по которому мог бы протиснуться наш корабль. Ничего не получилось. Двухметровый лед был тверд, как камень. К тому же, в силу своей солености он был вязким. Продолбить лунку — хитрое дело. Лунка не должна быть очень большой, но и не маленькой. Хочешь, не хочешь, но в нее надо засунуть пудовую банку с аммоналом.