Евгений Матвеев - Судьба по-русски

Председатель Госкино Армен Николаевич Медведев, личность в кино самая незаурядная за последние десятилетия, прочитав сценарий, заявил:

— Надо, надо делать эту картину! Как воздух такая работа сейчас нужна! Народ устал от «чернухи»… Будем добывать деньги! Но и ты помоги Глухову — поищи спонсоров. Состоятельных людей уже много появилось.

Чтобы не утомлять читателя объяснением, что такое малобюджетный фильм, приведу только один пример.

В фильме есть эпизод. Злейшие враги наших героев-фермеров, мафиозники, подожгли пасеку. На пепелище измученный Курлыгин (актер Никита Джигурда) поднимает с земли пчелу. На его закопченной ладони еле ползет насекомое с обгоревшими крылышками. В глазах героя слезы…

Я решил снять пчелу очень-очень крупно — на весь экран. Для этого нужен объектив-800! Директор картины взмолился:

— Евгений Семенович, вы с ума сошли! Такой объектив в смену стоит двести долларов! Откуда такие деньги взять?..

Смотрю с мольбой в глаза Вите Шестоперову, способному оператору… Витя вытер свою рыжую бороду и обессиленно сел на мокрый улей. Он тоже не знал, что можно сделать в такой безысходной ситуации.

Я спросил:

— Каким объективом максимально можем снять?

— Сто…

В результате зритель увидел в руке героя просто соринку. Какой эмоциональный удар пропал! И таких потерь не счесть…

Выход один — искренность чувств на экране. Собственно, русское кино никогда и не отличалось буйством спецэффектов. Его конек — чистота переживаний. Как у нашего бесхитростного народа… Пригласила меня как-то к себе в избу тетя Домочка (так ее все звали в селе, где мы снимали) — угоститься. Суетливо забегала она по убогой, чтобы не сказать нищенской, своей горнице. Положила на стол два яйца, луковичку, кусочек черного, уже начавшего черстветь хлеба и на блюдечке крупной соли.

— Вижу, как ты маешься, бедный, на этой работе… Ешь, не стесняйся…

Я и вправду ел с аппетитом. А Домна смотрела на меня, как на дитя малое, лицо ее сияло, а из глаз капали слезы… Она была счастлива…

Вот она — совесть моей картины… Домна — камертон чистоты и глубины русского характера…

…Встала проблема — кто актеры? На роль Катерины сразу увидел, почувствовал и даже привык к ней, еще не сообщив никому о своем намерении, Галину Александровну Польских. Мощная натура. Актриса, способная до краев наполнять себя чувствами и не выплескивать их по пустякам. В ансамбле исполнителей она должна стать олицетворенным корнем крестьянской жизни, воплощенной ее мудростью. Ибо почти все персонажи фильма, ставшие хуторянами, — с нервным надломом, хлебнувшие городской жизни…

Татьяна, потеряв мужа, погибшего в бою, с матерью и двумя детьми, намотавшись по дорогам Таджикистана и России, живет на пределе сил. Мне в этой роли виделась актриса тонкая, хрупкая, способная переключать эмоции легко, свободно, без актерского педалирования… Лариса Ивановна Удовиченко! Только она!

Этих двух актрис я знал и любил давно. И ждал только счастливого случая, который сведет нас на одной съемочной площадке.

Еще одна героиня — Полина. Ее я видел символом, знаком яркой русской красоты и стати. Репетировать некогда — на пробы денег не было. Вспомнилось у Станиславского: «Внешние данные, совпадающие с характером роли, — пятьдесят процентов успеха»… Доверился Великому учителю — утвердил Ольгу Егорову!

Моя боль — Курлыгин. Бесшабашный, русская удаль, необъезженный конь (может, за то его из авиации убрали).

Если Мухина я настраивался играть в предельно сдержанных тонах, то в фильме мне все равно был нужен «взрыватель» — персонаж, способный накалять температуру добела. Кто он, этот актер?

И тут мне помогло в поисках телевидение: с Останкинской башни, из ресторана «Седьмое небо» передавали вечер-встречу с ветеранами Великой Отечественной войны. Пел Никита Джигурда. Я видел и слышал его впервые. И ошалел от его дикого напора: гитара гремела, струны лопались, хрипатый голос напоминал Высоцкого… Темперамент и певческий ор (пусть простит меня Никита) зашкаливали все приборы. Рост, нос с горбинкой, борода — ну Добрыня, да и только… Если, подумал я, на этого жеребца надеть уздечку — он украсит наш фильм.

Украсить-то он, конечно, украсил. Но про то, как я укрощал этого мустанга, надо писать специальную методическую брошюру — едва до драки не доходило. Перебор у Никиты был буквально во всем: в неосмысленном форсировании чувств, в голосе, в позе… Кстати, его атлетически сложенное тело стало не благом, а бедой: очень уж актер выставлял его напоказ. Любил актер себя. Говорю любил, потому что во втором и третьем фильмах Никита Борисович хоть и с трудом, но избавлялся от наносного «артистизма». И в конце концов Курлыгин — Джигурда на глазах зрителей мужал, умнел, хорошел…

Сочинил он песню и исполнил ее в той вулканической манере, которая придавала фильму динамизм, стала как бы призывом к активной жизни, к борьбе…

Композитором фильма я пригласил Владимира Комарова. Задача у него была непростая. Представьте себе, что персонаж находится в состоянии сильного возбуждения, прямо-таки страсти (любви, гнева, отчаяния — не важно), но ничем — ни мимикой, ни жестом — не должен выдать своих эмоций. Или такой вариант. Герой неистовствует в веселье, буйствует в разгуле, а на самом деле скрывает от окружающих боль и страдание… Если оставить эти два эпизода без музыки — значит обеднить, ускучнить сцену и героя.

Комарову, автору музыки к последним моим трем фильмам, я сказал: «Душа у героя болит, но на лице его — улыбка». Володя, спасибо ему, понял и сочинил, как мне слышится, тонкую, очень русскую мелодию.

По-человечески съемочная группа сложилась, как мне казалось, способная понимать, терпеть и преодолевать ожидаемые трудности. Но…

Финансовая подачка от Госкино (я его не сужу — в нищенском положении оказался весь кинематограф) оказалась столь малой, что творческую атмосферу стало разъедать: мизерная зарплата, к тому же не вовремя получаемая, убогие жилищные условия в экспедиции, плохое питание доводили людей до нервных срывов. Не выдержал второй режиссер — ушел из картины… Оператор, закинув за спину рюкзак, сел в электричку и укатил в Москву…

Актер, исполнитель одной из главных ролей, уже в гриме, в костюме, готовый к съемке, сидел на площадке.

— Прошу в кадр…

— В кадр я не пойду! — отвечает он мне довольно вежливо, но я вижу, что он еле сдерживается, давит в себе не просто раздражение, а уже злость. Ясно — с актером что-то произошло…

— Не понимаю… — Потрясенный отказом, я с трудом выговариваю только эти два слова.

— …Пока мне не заплатят…

— Пожалей мои седины! — умоляю я актера.