Дмитрий Струков - Столыпин. На пути к великой России

Благодаря этим качествам Столыпин вскоре сумел превратить Совет министров в настоящий генератор государственных идей, своего рода коллективный интеллект всего имперского управления[270]. Теперь заседания правительства проходили не реже двух раз в неделю. После министерского присутствия министры собирались на правительственные заседания по вторникам с десяти часов вечера до двух-трех ночи, а по пятницам – от трех часов до шести-семи вечера[271]. Выдержать такое напряжение могло лишь правительство, которое интересы дела ставило выше частных разногласий. Те министры, кто оказывался не на высоте поставленных задач, интриговал или лоббировал чьи-то интересы, уходили. Им на смену из высшего и среднего звена царской администрации Столыпин совместно с государем подбирал новых, более подходящих людей. Все эти кадровые передвижки не только способствовали большей слаженности в работе правительства, но подпитывали интеллект и волю ее председателя. С.И. Тимашев, ставший министром торговли и промышленности в 1909 г., вспоминал, что он всегда пользовался правом в сомнительных случаев обращаться непосредственно к премьеру. «Петр Аркадьевич, – отмечал министр, – слушал всегда с полным вниманием, иногда просил дополнительных объяснений и затем принимал определенное решение»[272].

Столыпин находил компетентных людей не только среди правительства, но и в среднем и нижнем звеньях управления. Это позволяло ему детально увидеть проблему, избежать близоруких решений и быстро перевести решаемый вопрос в практическую плоскость. Начальник департамента переселенческого управления В.Ф. Романов вспоминал, как между ним и премьером зашел спор о судьбе Дальнего Востока. Петр Аркадьевич был тогда убежден, что заселение края русскими переселенцами есть главный вопрос колонизационной политики правительства, Романов же доказывал, что без дружеских связей с Китаем и экономического союза с Америкой Россия может легко потерять эти земли. Его аргументы заставили призадуматься премьера. «Я получаю отпуск на два месяца, – сказал он в заключение аудиенции. – Я даю вам слово, что все это свободное время мною будет отдано изучению трудов Амурской экспедиции, и тогда, я надеюсь, у меня будет окончательное представление об этом важном государственном деле». «Я ушел от Столыпина, – вспоминал Романов, – окрыленный надеждой на успех наших начинаний на Дальнем Востоке»[273].

Успешное обучение в школе высшего управления помогло Столыпину развить и отточить в себе Богом данный талант государственника. В этом, безусловно, была личная заслуга Петра Аркадьевича. В своей работе с коллегами и подчиненными он опирался не на формальные управленческие схемы, а на живой диалог, посредством которого и происходило раскрытие до того не реализованного профессионального потенциала царской администрации[274].

Успеху Столыпина-государственника способствовала и напряженная революционная обстановка. Правящая элита, напуганная террором и мятежами, искала защиту в сильной личности нового министра. Этим можно объяснить ту «удивительную быстроту», с которой, по словам В.И. Гурко, Столыпин «разобрался в петербургской придворной и бюрократической сложной обстановке и сумел быстро завязать связи» с наиболее влиятельными лицами. Причем сам Столыпин в установлении этих контактов преследовал исключительно государственные интересы[275].

Наряду с большими творческими возможностями русская бюрократия несла в себе много косного и инертного. В отдельных звеньях государственного управления зачастую полностью отсутствовала тяга к созидательной и конструктивной работе. «Более совершенный аппарат, каким являлся Совет Министров, движимый опытным руководителем, – отмечал С.И. Тимашев, – передавал свою силу устаревшим поржавевшим механизмам, на которых эта сила постепенно атрофировалась или же вызванное ею движение получало нежелательное направление»[276]. Коррупция и чиновничий произвол продолжали подрывать авторитет монархии, и никакие меры по их искоренению не приносили существенных результатов.

Другой проблемой государственного аппарата стали сословные перегородки и корпоративность, мешавшие способному нижнему и среднему персоналу из невлиятельных семей продвинуться по службе. Все это вело к угасанию творческого начала в бюрократической среде, управление становилось рутинным и малопривлекательным для молодежи.

Столь прогнившая управленческая система была быстро парализована революцией 1905 г., более того, в лице отдельных своих представителей оказалась ее заложником и проводником. Друг детства Столыпина директор департамента полиции А.А. Лопухин пошел на прямое сотрудничество с террористами. Узнав об измене Лопухина, премьер отнесся к нему без всякого снисхождения. Суд признал Лопухина виновным и приговорил к каторжным работам, которые лишь по царскому милосердию были впоследствии заменены ссылкой в Сибирь.

В период разгула террора начальник петербургского охранного отделения А.В. Герасимов докладывал Столыпину, что один из высокопоставленных чиновников Министерства путей сообщения осведомляет террористов о маршруте царского поезда. Петр Аркадьевич был ошеломлен. «Нет, нет, – твердил он, – вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю. Ведь он принимает участие в заседании Совета министров, бывает у меня в гостях… он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на царя». Однако сведения подтвердились[277].

Ненормальное состояние в управлении поддерживала влиятельная придворная партия, заинтересованная в привилегированном положении на вершине политической пирамиды. Обличительная Дума и свободная пресса были для нее как кость в горле. Столыпин открыто называл придворную камарилью реакционной силой, которая, по его убеждению, умела править страной исключительно военными средствами. Эта партия стремилась изолировать царя от независимых и либеральных министров, что, естественно, вносило разлад в работу правительства и его ведомств. Николай, весьма тяготившийся этим «бюрократическим средостением», еще до революции начал размыкать замкнутое на себя чиновничье кольцо власти, привлекая сторонников диалога с обществом и народом и назначая на ключевые посты разных по характеру и способностям, но настроенных на мягкий режим управления администраторов, – Святополк-Мирского, графа Витте, наконец, Столыпина.

Внезапным возвышением Столыпина до положения второго государственного лица Николай II не только демонстрировал собственную независимость от придворной партии, но и совершал настоящий творческий прорыв в своей кадровой политике[278]. К этому времени Столыпин носил чин действительного статского советника, и назначение его с таким низким и абсолютно недопустимым чином на должность председателя правительства стало настоящим вызовом русской бюрократии.