Дмитрий Струков - Столыпин. На пути к великой России

Участвуя в общей церковной молитве, причащаясь Телом и Кровью Христа, Столыпин не только рассудком и внешними чувствами, но и мистическим образом осознавал себя органичной частью Церкви. Именно под сводами православного храма он духовно срастался со своим народом, становясь в таинстве евхаристии членом Христова Тела. Эта сопричастность Христу позволяла Столыпину видеть и созерцать Россию в другом – неземном – измерении, проникать в ее тайны, открывать в ней огромные неисчерпаемые духовные возможности и силы. Поэтому никакие народные мятежи и волнения, никакая народная беспросветная нищета, никакая бездушная логика, доказывающая необходимость и неизбежность великих потрясений, не могли заслонить в Столыпине веры, что, пока жива в русских людях жажда Бога, Бог не оставит Россию и поможет ей выйти из любого, даже самого беспросветного, исторического тупика.

В сентябре 1909 г. Столыпин в ответ на вопрос о своем месте в русской истории напишет такие строки: «Я не переоцениваю себя и хорошо сознаю, что трачу лишь капитал, собранный предками и нам завещанный: безграничную любовь и преданность к Царю и безграничную веру в Россию… Это – сокровище неисчерпаемое, которое нерасточимо, но о котором легко забывают. Каждого, который к нему прикасается и в нем черпает, ждет удача. Вот почему мне всегда как-то совестно слушать похвалы. Но по той же причине я хорошо сознаю, что источник сочувствия ко мне некоторых русских людей не во мне самом, а в общности наших русских чувств»[60].

В начале ХХ столетия перед царским правительством уже неотложно встала задача коренной перестройки государственного здания страны. Объем предстоящих строительных работ и сложность их выполнения востребовали от власти не только государственной воли и энергии, но и высоких профессиональных качеств архитектора и реставратора. Приходилось обновлять стены, одновременно укрепляя и фундамент, строить новое на старом, старательно выбирая из старой кладки прогнившие кирпичи и в то же время, осторожно и постепенно разрушая старую опору, успевать наращивать новую.

Между тем времени на раскачку у царя не было: колесо мировой истории ускоряло бег, посылая все новые и новые вызовы русскому самодержавию. В России грянула революция, и имперская бюрократия, не выдержав ее удара, словно огромный айсберг, стала неумолимо разрушаться, грозя потянуть ко дну весь Русский корабль. В столь неблагоприятных для преобразований условиях Николай II, тем не менее, сумел направить государственный корабль на новый курс: в стране начались знаменитые столыпинские реформы.

Еще перед революцией царь искал энергичных и решительных управленцев. Николаю нужны были талантливые помощники, готовые к нестандартным решениям и смелым государственным шагам. Не удовлетворившись поиском таких людей среди высших сановников, царь обращает пристальное внимание на губернаторов. Тогда-то и оказалась в фокусе его внимания фигура саратовского губернатора Петра Столыпина. Уже после первого года смуты государь назначает его министром внутренних дел, а через два с половиной месяца саратовский провинциал становится первым министром страны.

Сближение царя со Столыпиным происходило именно в тот критический для власти период, когда отчетливо стала проявляться неспособность русской бюрократии к социальному регулированию и организации. «Говорят много, но делают мало; все боятся действовать смело, – писал Николай II матери, – мне приходится всегда заставлять их быть решительней… никто у нас не привык брать (дело. – Д.С. ) на себя, и все ждут приказаний, которые затем исполнять не любят…»[61]

В декабре 1905 г. государь смог собственными усилиями сбить революционную волну, однако полностью успокоить разразившуюся в стране бурю в одиночку не получалось. К тому же ожидался новый шквал. Только с приходом Столыпина удалось восстановить окончательно долгожданный порядок. Новый премьер стал своего рода камертоном идей государя, с помощью которого царские решения из программных заявлений стали быстро переводиться в область практических дел. Царь обрел в Столыпине точку опоры для более твердых и решительных шагов.

«… Я видел Столыпина… – писал Николай II матери в сентябре 1906 г. – Его мнение (о положении в стране. – Д.С. ) положительное, слава Богу, и мое также. Страна становится спокойнее. Наблюдается здоровое стремление к порядку, и нарушители мира подвергаются общественному осуждению»[62]. По словам французского писателя и историка Анри Труайя, чем энергичней Столыпин в дальнейшем боролся с революцией, тем больше укреплялось царское доверие к нему[63].

Испытания революционного лихолетья еще более сблизили царя и премьера. В условиях беспрерывной газетной лжи и угрозы террористических покушений они постоянно страховали и оберегали друг друга, защищая от смертельной опасности и общественной клеветы. Отсюда и то «исключительное доверие», возникшее между ними: ведь в жертву приносились их честные имена, собственные жизни, жизнь родных и близких и судьба самой дорогой на земле святыни – судьба России.

«Я знаю и не забуду, – обращался Петр Аркадьевич в телеграмме к представителям дворянства 15 ноября 1906 г., – что долг мой – сделать все, что в силах моих и разумении, для успокоения и упрочения обновленной Родины… что слава моя – жить и умереть за моего Государя»[64].

Как известно, Столыпин считал недопустимым выступление Николая II перед I Государственной думой[65]. Чтобы имя монарха не было замешано в распрях и столкновениях с революционной Думой, Столыпин и другие министры принимают на себя всю тяжесть борьбы с непримиримой оппозицией. «… Все мои мысли и стремления, – писал 10 декабря 1906 г. Столыпин Николаю, – направлены к тому, чтобы не создавать Вам затруднений и оберегать Вас, Государь, от каких бы то ни было неприятностей»[66].

В свою очередь царь не раз защищал премьера от нападок правых реакционеров, проявлявших с каждым годом столыпинских реформ все большее недовольство правительственным курсом. Государь не только неизменно выражал Столыпину свою благосклонность и добрую волю, но и морально поддерживал его в периоды правительственных кризисов.

Еще больше объединила царя и премьера общая для них смертельная опасность. «К 1905 году, – пишет историк и правозащитник Альфред Мирек, – в США огромным тиражом была выпущена и разослана поздравительная открытка, изображавшая раввина с жертвенным петухом в руках. На шее петуха была нарисована голова Николая II»[67]. Это был открытый вызов, так как в соответствии с ритуалом жертвенному петуху отрубали голову. Такая открытка была прислана и Николаю II[68]. Вскоре за наглой угрозой последовали конкретные действия: только с 1905 по 1907 г. на царя готовилось не менее десятка покушений[69].