Лео Руикби - Фауст

Если в книгах по магии упоминается тысяча или более имён духов, то для чего придумывать ещё одно? Магия всегда совершалась с использованием традиционных заклинаний и древних имён. В магии всегда использовались забытые языки. Стремление к аутентичности связано с желанием использовать первоначальные слова того языка, на котором Адам произносил названия растений и животных, – потому, что изначальный язык, как считалось, пронизан самой сутью вещей. Здесь слово перестаёт быть знаком: по сути, слово становится всем миром. Хотя неподготовленным людям кажется, что магические имена нужны лишь для создания внешнего эффекта, на самом деле это не так.

«Мефостофилес», как и все вариации этого имени, – это вовсе не имя одного из духов древности. Достойно особого упоминания то, что имени Мефистофель нет в адской иерархии Вира, изложенной в его фундаментальной работе 1577 года «Псевдомонархия демонов». Это имя впервые появилось в XVI веке, исключительно в связи с Фаустом и только в легендах и вторичных источниках. Первое упоминание Мефистофеля помимо «народной» книги о Фаусте было сделано лишь в 1597 году немецким драматургом Якобом Айрером. Напрашивается вывод, что Мефистофель – не имя настоящего духа, не имя одной из древних или грядущих сил, а всего лишь выдумка писателя. Однако это имя может иметь некое, возможно, особое значение, раз его придумали намеренно.

Человеку, пустившему это имя в оборот, стоило иметь на то причины (возможно, тайные); к тому же, думая о Мефостофилесе, он явно хотел открыть своим читателям нечто важное. Поскольку имя было впервые использовано в тексте на немецком языке, наиболее вероятным представляется его немецкое происхождение. К сожалению, обстоятельное, проведенное слог за слогом исследование обнаруживает совершенно иное. Но неужели секрет могут хранить другие языки, если даже немецкий – это ложный след?

Окончание «-филес» подразумевает греческое происхождение, а греческий был любимым языком гуманистов того времени. Изучение античной Греции и греческого языка ведёт начало с завоевания Константинополя османами в 1453 году, когда в Европу хлынул поток христиан, говоривших по-гречески. Этот исход не прошёл бесследно. В 1676 году Иоганн Конрад Дурриус высказал предположение, что «Мефостофилес» – это искажение от «Мегастофилос», что, по его словам, означало «великий и старший над всеми». Вскоре после этого Дурриусу возразил некто Штунц (Stunz), утверждавший, что первоначальное имя звучало как «Магистофелес», что означало «полезный» и относилось к любимому оккультистами богу Гермесу. Нужно, однако, сказать, что обе попытки состояли в придании загадке нового образа, не соответствовавшего изначальному. Выводы авторов откровенно притянуты за уши, а потому неубедительны{175}.

Понадобилось ещё три столетия, чтобы кто-то предложил иное решение. В XIX веке Карл Кизеветтер (Karl Kiesewetter), опубликовавший грамматику греческого языка, высказал предположение, что Mephostophiles представляет собой сочетание отрицательной приставки me со словами phos («свет») и philos («любящий»), что вместе означает «не любящий свет». Пока оставалось непонятным значение слога to. Автор высказал мысль, что этот слог был добавлен для связки – или появился в результате орфографической ошибки (phosto вместо photos). Хотя некоторые учёные считали такое объяснение искусственным, оно оказалось самым авторитетным{176}. Проблема в том, что наши рассуждения о происхождении имени были основаны на недоказуемых допущениях.

Гипотезы, появлявшиеся одна за другой, брали за основу или ошибки в греческой орфографии, или излишнюю образованность. Это был плохой греческий для тех, кто разбирался в этом языке, и «просто греческий» для всех остальных. Остаётся загадкой, почему в 1580-х годах автор решил изобрести имя, значение которого открылось читателю в обстоятельных комментариях, написанных учёными мужами лишь спустя несколько сотен лет после этого. И если не греческий, то какой другой язык мог стать основой имени? Наверняка это был язык, который аудитория понимала либо имела о нём какое-то представление; разумеется, этот язык должен был знать тот, кто придумал имя, предположительно немец, живший в XVI веке. Гуманисты Возрождения с большой любовью относились к латыни и греческому языку, их внимание всё больше и больше привлекал ещё один древний язык.

Древнееврейский язык был языком Библии. Этот язык старше греческого. Тексты были малопонятными, и их записывали «наоборот» – или это только казалось. Всё это вместе обещало наиболее прямой доступ к тайному знанию и магической власти, к которой так стремились Фауст и другие маги. К тому же существовала мода на древнееврейский. Хотя первыми этот язык начали изучать такие видные гуманисты, как, например, Рейхлин, однако перевод Библии на немецкий язык выполнил как раз Лютер (Новый Завет в 1521 году и Ветхий Завет в 1534 году). Тем самым Священное Писание стало доступно более широкому кругу людей, также получивших возможность ознакомиться с иудейскими именами и географическими названиями. Подобные обстоятельства допускают вероятность того, что автор «народной книги» о Фаусте мог использовать намёки на древнееврейский язык и Священное Писание, облегчавшие понимание и позитивно воспринимаемые его читающей аудиторией.

Учитывая, что для многих Библия продолжала оставаться главным источником цитат и интересной информации, нам будет полезно ещё раз изучить страницы этой книги. Хотя многие решат, что в поисках ответа следует обратиться к Моисею, всё же в Библии есть более очевидные места для исследования{177}. На еврейском языке столица Древнего Египта, город Мемфис, назывался Moph или Noph. Как и всё в Египте, Мемфис прочно ассоциировался с магией. В Египте был также город под названием «Мефаат», что означало «внешний вид или силу воды» и не предполагало ничего дьявольского. В том, что касается остальной части имени, многое продолжает ждать объяснения.

Варианты появляются при изучении еврейского текста Библии. Здесь мы находим слова «мефиц» и «тофель», объединив которые вполне можно получить имя, близкое к искомому. Такое предположение, впервые возникшее в начале ХХ века, не получило одобрения в научных кругах. Разгоревшиеся дебаты позволили выяснить, что если «мефиц» означает «разрушение» или «растяжение», то слово «тофель» на самом деле оказалось словом «тифлуc», искажённым в произношении германских евреев до «тифлут» и соответствовавшим таким понятиям, как «бессмыслица» или «глупость». В основном таким был и конечный результат. Проблема ещё и в том, что автор «народной книги» о Фаусте вряд ли мог знать более чем несколько слов классического библейского еврейского языка – уже не говоря о более архаичном «мишнаитском иврите». Наконец, данное рассуждение отталкивается от имени Мефистофель, а вовсе не от его более раннего варианта – Мефостофель{178}.