Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945

— Нечего тут раздумывать, друже! Если ты не дурак и если все понял, надо поторапливаться. Через час начнет светать. Идем, Григорий, идем немедля!

— А часовой?

— Отопри клеть. Я выйду и стану возле двери. Ты позовешь часового. Я его оглушу по башке. Положим его в клеть и кинемся до Збруча. Когда часовой придет в себя, мы с тобой будем в Австро-Венгрии.

— Ну что ж, Серега… — сказал Григорий, перекрестившись. — Двум смертям не бывать, одной не миновать!

Он отомкнул железную клеть. Через пару минут Григорий запер железную клеть и дверь гауптвахты с оставшимся там оглушенным часовым, и беглецы бросились к Збручу. Они запросто переплыли неширокую реку и вскоре оказались в Австро-Венгрии. Время накануне рассвета, видимо, склонило к сладкой дреме редких в те годы и российских, и австро-венгерских пограничников, что было на руку двум нарушителям границы.

И вот они уже в австро-венгерском Подволочиске. Добираться до Гамбурга, пешком через всю Германию, пришлось с двух-, а то и с трехнедельными остановками для подработки: нужны были деньги, чтобы купить билеты на пароход в Америку. Заработанные у немецких бауэров марки позволили Сереге и Григорию купить билеты третьего класса на пароход и заначить по 25 долларов, — такую сумму каждый въезжающий в Штаты обязан был предъявить американским чиновникам таможенной службы. Иначе могли отправить назад.

Пап, как он рассказывал, навсегда запомнил, как у входа в нью-йоркскую гавань воочию увидел «величественную женщину с факелом» — статую Свободы. На пьедестале статуи, которую иногда называли «матерью эмигрантов», высечены слова поэтессы Эммы Лазарис. Кто-то из российских эмигрантов перевел слова поэтессы так:

…В палате светало. Надо было хоть немного поспать. Оксана предложила:

— Отбой?

— Отбой! — согласился я.

Радостная новость: дежурный врач мне сказал, что я могу надевать военную форму, так как сегодня меня выписывают и за мной через пару часов приедет на «Виллисе» мой комроты, майор Жихарев. Возле моей койки на тумбочке лежала аккуратно сложенная горкой новая офицерская форма. На полу стояли сапоги, сверху — новые портянки. На гимнастерке оказались погоны младшего лейтенанта танковых войск.

Но радость, как известно, приходит зачастую не одна, а рука об руку с грустью и печалью. Ведь я расстаюсь неизвестно на какое время с моим ангелом-хранителем, моей бесконечно дорогой Принцессой Оксаной, которая, по существу, вытащила меня с того света. Если бы не она, мое место по недосмотру похоронной команды оказалось бы в глубокой немецкой траншее… Оксана нашла меня, полуживого доставила в госпиталь… И вот теперь я не только жив, но и годен к дальнейшим сражениям с врагом. Что скажу я Оксане на прощание?

Я знаю, что предстоящие бои по освобождению Белоруссии будут наверняка не менее напряженными, не менее жестокими и кровавыми, чем наше наступление на запад после сражения за Малый Сталинград (Поныри). А Оксана будет по-прежнему с командой санитаров таскать с поля боя, под огнем противника, тяжелораненых. И я буду не в последних рядах наступающих войск. Когда же и где мы с ней теперь увидимся и увидимся ли вообще?

Взяв в руки гимнастерку, я обнаружил аккуратно подшитый, чувствуется — женской рукой, белоснежный подворотничок. Это конечно же ее работа. Я скажу ей, что мы непременно встретимся в Берлине у Рейхстага.

Предстоящее расставание для Оксаны — я был уверен — станет таким же грустным событием, как и для меня.

Но я, оказалось, глубоко ошибался.

Вот она наконец вошла. Не грустная, не опечаленная, а, напротив, радостно улыбающаяся. Будто мы не расстаемся, а отправляемся с ней вместе на нашу свадьбу. Чему она так радуется? Мелькнула гадкая мысль: неужели у нее появился кто-то другой?

«Нет, нет! — сказал я себе. — Этого не может быть».

— Ну, какой сюрприз ты мне приготовила, дорогая ты моя Принцесса, любимая моя? — спросил я.

— Ни за что не догадаешься, милый мой Николасик! Ни за что!

— Но ты, я смотрю, бесконечно рада моему отъезду? — сказал я.

— Да нет же! Разрешаю тебе из моего левого нагрудного кармана гимнастерки вытащить одну бумагу и громко, с выражением, прочесть, что там написано!

Я нерешительно подошел к ней ближе и подумал. Неужели у нее там чье-то письмо и, может быть, чье-то фото и она сейчас начнет мне что-то объяснять…

— Ну что же вы, младший лейтенант? — произнесла она укоризненно.

Я вытащил из ее кармана аккуратно сложенный лист плотной белой бумаги, где было что-то напечатано на пишущей машинке. Развернул бумагу и стал медленно, по слогам, читать приказ командира нашего танкового корпуса. Приказ заканчивался словами: «…назначается старшим военфельдшером в танковую роту разведки 195-й танковой бригады». Документ был скреплен круглой корпусной печатью и подписью генерала.

— Ты в своем уме, принцесса, моя дорогая?

— Безусловно ! — ответила она с улыбкой, спокойно.

— Ты когда-нибудь видела, что происходит на поле боя, когда танковая разведрота устремляется в прорыв обороны противника?

— Видела!

— Где же, по-твоему, будет, в таком случае, место военфельдшера?

— Позади огромной башни нового танка Т-34–85, командиром которого будет младший лейтенант, мой любимый!

— Нет, товарищ гвардии лейтенант медицинской службы, ваш номер не пройдет! — пытался я сопротивляться.

— Пройдет за милую душу, товарищ младший лейтенант! — произнесла она делано строго и добавила: — Ты пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта» читал?

— Читал в десятом классе. А ты?

— А я в шестом. — Она прижалась ко мне всем своим телом и сказала негромко: — Связал нас Господь Бог одной ниткой, милый мой Николасик. Куда ты, туда и я!

— Ненормальная!

— Согласна!

Наш танковый корпус расположился на переформировку и, в ожидании пополнения, стоял в нескольких километрах от линии фронта. Вчера, как мне стало известно, наш новый командир танкового корпуса генерал Бахаров пригласил всех офицеров, включая принцессу Оксану и меня, на новогодний ужин, который должен был начаться в 11 часов вечера 31 декабря 1943 и окончиться утром 1 января 1944 года.

Ни у кого из нас не было парадной формы, а жаль… Что поделаешь, к парадам пока никто не готовился. Но все постриглись, побрились, побанились с веничками, тщательно выстирали свои старые гимнастерки и галифе, подшили свежие белые подворотнички, до блеска начистили сапоги. Это и была по тому случаю наша «парадная форма».