Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945

Оксана сделала красивую искусственную гвоздику и приколола ее к своим пышным волосам. Теперь она выглядела настоящей принцессой, и я стал бояться, что кто-то из высоких по рангу офицеров захочет ее у меня похитить, как сделал с Наташей Ростовой Анатоль Курагин, один из героев романа Льва Толстого «Война и мир». Помнится, читая эту сцену, я так возненавидел Курагина, что готов был вызвать его на дуэль и убить первым же метким выстрелом.

Накануне намечавшегося торжества я сказал Оксане, что чувствую себя очень неловко, так как считаю совершенно неуместным что бы то ни было отмечать и праздновать в разгар войны.

— Что ты, Оксана, думаешь по поводу грядущего торжества? — спросил я. — Ведь я совсем недавно потерял своих боевых товарищей: Орлова, Кирпо и Филиппова, а наш танковый корпус недосчитался тысячи солдат и офицеров. Все они не дожили до наступающего Нового года. Хорошо ли веселиться без них? Веселиться, петь и танцевать?..

— Послушай, милый мой, — сказала мне Оксана. — Те, кто выжил, нуждаются в разрядке. Они ее заслужили… Вместо того чтобы сомневаться, давай я выстираю твою гимнастерку и галифе, подошью тебе свежий подворотничок, и ты вычистишь свои сапоги — как это умел делать твой брат Джон на Бродвее в Нью-Йорке. Я помню твой рассказ о нем… Действуй, Николасик! Пожалуйста!

Оксана рассказала о моих сомнениях по поводу предстоящего торжества моему комвзвода гвардии старшему лейтенанту Олегу Милюшеву.

— Знаешь ли ты, что такое поминки? — спросил он меня.

— Слышал, но точно не знаю, — ответил я.

— Поминки устраивают после похорон усопшего. После того как мы потеряли кого-то из дорогих наших товарищей по оружию, мы по древнеславянской традиции должны устроить поминки: выпить и закусить за упокой их душ. Пока шла битва, мы не могли выполнить свой долг перед погибшими. Сейчас мы на переформировке. Почему же нам не помянуть наших боевых товарищей? В том числе тех, кто сражался с тобой плечом к плечу: Орлова, Кирпо и Филиппова. Собирайся, Никлас. Не надо шагать не в ногу с ротой, в которой служишь.

«Великий сбор» был организован в гигантской землянке, построенной нашими корпусными инженерами и саперами специально для новогоднего торжества. Это был самый большой блиндаж, который кто-либо из нас видывал. Его площадь была свыше 300 квадратных метров. Пол, потолок и стены были покрыты досками, аккуратно выстроганными из свежесрубленных поблизости сосновых деревьев. На стенах «гранд-землянки» висели гирлянды из сосновых веток. Воздух наполнился великолепным ароматом, который резко контрастировал со зловонным запахом войны: порохом и кровью, заживо сгоревшими в танках человеческими телами, настойкой йода, хлора и гнойными бинтами в полевых госпиталях. Запах сосны показался мне тогда наилучшим из всех существующих в мире духов. Землянка, освещенная несколькими десятками танковых фар, была похожа на большой и красиво оформленный зал для приемов.

В одном из четырех углов стояла оригинально украшенная елка, похожая на рождественские, которые я помнил по Бетлехему и Нью-Йорку. В СССР тоже до войны появились елки (заслуга большого партийного функционера Павла Постышева, которого потом расстреляли как «врага народа»). Я помню прекрасные новогодние торжества с украшенными елками в макеевской средней школе № 6 и во Дворце культуры завода имени Кирова, когда директором завода-гиганта стал по-настоящему разумный руководитель Георгий Гвахария (впоследствии тоже расстрелянный вместе со своей женой Варварой Гвахария — по стандартному обвинению: «враги народа»).

В центре «гранд-землянки» стояли параллельно друг другу два десятиметровых стола и один трехметровый — перпендикулярно к ним. Это был стол для «президиума». За длинными столами поместилось почти двести человек. А за столом «президиума» — около дюжины или чуть больше: командир корпуса и его заместители, командиры бригад и отдельных полков со своими замами. Столы были покрыты десятками бутылок русского хлебного кваса, грузинского вина, армянского коньяка, украинской «горилки з перцем», белорусской «Беловежской Пущи» и «Московской» водки. На столах также было обилие яств, название которым даже принцесса Оксана не знала.

Даже наши опытные ветераны — майор Жихарев и гвардии старший лейтенант Олег Милюшев сказали, что ничего подобного никогда не видывали раньше: ни после разгрома немецко-фашистских войск под Москвой в декабре 1941 года, ни после битвы под Сталинградом в феврале 1943 года.

Как ни странно, но такое разнообразие яств я впервые увидел тогда, в разгар большой войны. Когда наша семья приехала из США в Макеевку, мы были шокированы тем, как приходилось нам добывать еду. Мы, трое американцев, — старшие братья Майк и Джон и я, — должны были простоять всю ночь в очереди, чтобы по карточкам купить черного ржаного хлеба на всю семью. Ведь Пап работает в доменном цеху, и ему следовало ночью как следует выспаться, чтобы на следующий день быть в форме; у мамы был тромбофлебит, и она стоять в очередях не могла. Моя смена в очереди начиналась в семь вечера и продолжалась до 10 часов вечера; смена Майка начиналась в 10 часов вечера и продолжалась до 4 часов ночи; Джон приходил в очередь, чтобы сменить Майка, в 4 часа утра и стоял в очереди до восьми утра. В 8 часов снова приходил Майк и ждал открытия хлебной лавки до тех пор, пока ему не выдадут положенные по пяти хлебным карточкам 1 килограмм и 200 граммов хлеба. Иногда это была одна буханка; иногда — буханка с довеском.

Кроме того, раз в месяц нашей семье полагался по карточкам литр постного масла, 2 килограмма перловки или пшена и 1 килограмм повидла. Пап, как рабочий, получал 400 граммов хлеба, а мама и мы, трое братьев, — по 200 граммов, так как считались иждивенцами. Причем жили мы впятером вместо обещанного коттеджа в двухкомнатной квартире (а по американским понятиям — в односпальной). Квартира состояла из одной комнаты — 18 квадратных метров, одной спаленки — 12 квадратных метров и кухни — 6 квадратных метров. Печка топилась углем. Водопровод не работал. Туалетная комнатушка была, но канализация работала очень плохо. (Весь 36-квартирный дом сдали недостроенным.) А коттедж, который обещали отцу в Нью-Йорке сотрудники Амторга, нам показали, но при этом сказали: «У нас произошло непредвиденное событие: женился молодой донецкий писатель Авдеенко, и мы вынуждены были отдать ему ваш дом. Потерпите немного в этой квартире, а мы что-нибудь придумаем…» (Замечу в скобках: так и думали до 60-х годов XX столетия.)

Мы спрашивали нашего Пап, где же обещанный нам в Нью-Йорке советский социализм. Пап отвечал: