Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945

Жихарев после этого вынул свою зажигалку, поджег плакат и листок с цитатой, держал их в руке, пока, обжегшись, не отбросил остатки. Растер сапогом пепел и сказал нам:

— Если мне станет известно, что кто-то из вас окажется уличенным в непотребном поведении по отношению к мирному гражданскому населению любой национальности или кто-то из вас возьмет в танк перину или одеяло из какого-либо дома, то — независимо от ранга и прежних заслуг — я лично отдам под трибунал!.. Кроме того, хочу вас проинформировать и по-товарищески предупредить, что город Лодзь был издавна известен своими борделями и тюремными больницами для профессиональных проституток, заразивших офицерский состав гитлеровской армии сифилисом и другими венерическими болезнями. Так вот, позавчера ворота тех тюремных больниц и борделей гитлеровцы открыли и выпустили на улицы города около восьмисот проституток.

Менее чем за три недели наша разведрота прошла по тылам немецких опорных пунктов и гарнизонов более 400 километров и к 29 января оказалась возле старой германо-польской границы. Наша задача состояла в том, чтобы перерезать пути отступления войскам противника, уничтожать встречавшиеся нам опорные пункты и сеять панику в ближайших тылах немцев. Появление тридцатьчетверок у них в тылу производило ошеломляющее воздействие на фашистских солдат и офицеров. Наши танки появлялись неожиданно оттуда, откуда они, наоборот, ожидали подмогу от своих. Так, по пути от Радома до Познани нам удалось подбить и поджечь 12 «Пантер» и «Тигров», вмять в землю 26 противотанковых орудий, уничтожить десятка полтора фаустников и накрыть огнем наших пушек множество пулеметных гнезд противника. При этом мы потеряли треть нашего личного состава и техники.

Поздно ночью в 100 километрах западнее Лодзи, вблизи польского местечка Опатувек, началась снежная метель. Дорога стала плохо различимой, двигаться дальше стало трудно и небезопасно. Измучившись до предела, мы к ночи услышали долгожданную команду нашего комвзвода: «Глуши моторы, братва!» А через минуту-другую: «Отбой до рассвета!» Экипажи трех наших танков и автоматчиков на броне долго уговаривать не пришлось: вскоре раздался молодецкий храп.

Под утро, примерно за полчаса до рассвета, меня растолкал кто-то из десантников и шепнул на ухо:

— Впереди — два или три «Тигра». Спят, наверно.

— Понял! — ответил я шепотом и приказал бойцу: — Проберись по-тихому к танку комвзвода. Разбуди и шепни ему то же самое. Скажи: я предлагаю всех наших ребят тихо разбудить и, как только чуть-чуть посветлеет, разом сдать наши машины немного назад и сразу расстрелять «Тигры» бронебойными…

— Понял, командир, «бузде»! — шепнул автоматчик и бесшумно спустился на дорогу.

Я разбудил Чуева и остальных. Приказал радисту выбраться из машины и проверить, позволит ли расстояние между нашими танками развернуться и сдать их назад. Не успел радист вернуться, как на броне у меня появился сам Долин.

— Правильно придумал, Никлас, — прошептал он. — Докладывать по рации Жихареву опасно: могут проснуться и услышать. Посмотри на свои часы. Ровно через десять минут включаю фары, освещаю «Тигров», сдаю свою машину на полета метров назад и беру на себя головного бронебойным. То же самое делаете ты и Борис! Вы берете второго и кто там еще. Усек?

— Четко! — ответил я.

Долин бесшумно растворился в темноте… Вернулся радист и доложил:

— Расстояние между нашими машинами позволяет развернуться и сдать их назад.

Минутная стрелка на моих часах приблизилась к условленному времени. Долин включил фары, послышался звук мотора. Я тронул левой ногой правое плечо Чуева. Он понял команду, тоже включил фары и завел двигатель, сдал машину назад. Если немцы проснулись, наши фары их ослепили и ошеломили. Огонь! Наша «пушечная побудка» подожгла две машины фашистов. Метрах в ста впереди оказался еще один «Тигр». Видимости на таком расстоянии мешала снежная метель. Передний «Тигр», не отстреливаясь, ушел. Стрелять в него из пушки мог только Николай Долин. Его танк загораживал от нас немца.

Два «Тигра», в которых мы бахнули бронебойными, дымили и горели. Выбиравшихся из «Тигров» немецких танкистов взяли на себя наши автоматчики-десантники. («Разгромили атамана, разогнали воевод и в районе Опатувка свой закончили поход…» — строчками из этой переделанной нами песни мы потом вспомнили этот бой…)

— Вперед на Калиш, Иван! Идем навстречу с комроты Жихаревым.

— Усек, командир! — ответил Иван.

Из Калиша нам было приказано идти всей ротой по тылам на Познань. Еще четверо суток, и мы всей ротой минуем поселки Котина, Важешни, Гнието. В конце концов оказываемся с соляркой на нуле и без единого бронебойного снаряда северо-западнее Познани в ожидании эшелона с горючим и боеприпасами.

Для бесперебойного обеспечения горюче-смазочными материалами, боеприпасами и продуктами питания танковых подразделений в армиях и отдельных танковых корпусах были созданы так называемые «подвижные армейские и корпусные эшелоны складов». Они доставляли нам грузовиками все необходимое для нашего стремительного движения на запад, к Одеру, на ближние подступы к Берлину. Дороги в Польше оказались значительно лучше советских (что тогда нас удивило), однако препятствия нашему продвижению создавали нередко «карманы», как мы их называли. Это группы гитлеровцев, остававшиеся незачищенными в разрывах между танковыми соединениями и не успевающими за ними стрелковыми корпусами. «Карманы» противника являли собой вполне боеспособные группы гитлеровцев, наносивших нам много вреда.

От Вислы вплоть до Познани наша танковая бригада, батальоны и разведрота ни разу не испытывали перебоя в снабжении, пока мы не достигли старой германо-польской границы, где разведчики другой танковой бригады, побывавшие в этом месте раньше нас, установили грубое бревно с фанерной табличкой, на которой химическим карандашом написали: «Вот оно — логово фашистского зверья!» Именно в этом самом месте нам довелось остановиться на «вынужденный простой» в ожидании горючего и боеприпасов. После Лодзи проблема с продовольствием нас больше «не колыхала», как говорил мой мехвод Иван Чуев. В каждой тридцатьчетверке, как правило, были в наличии: канистра немецкого 70-градусного свекольного спирта, целый копченый окорок (из чердаков поместий бежавших от нас немецких бауэров), коробка немецких галет, три-четыре банки консервов «Молодые поросята» (они стали такими популярными, что банку можно было обменять у пехоты на ручные часы), коробки гаванских сигар от Салазара. Кроме того, были у нас сухие «микояновские» пайки: миниатюрные куски сухой, как камень, колбасы и брикеты нашего родного «кондёра».