Стейси Шифф - Вера (Миссис Владимир Набоков)

Вера из своего номера в «Континентале» отвечала на мгновенно возникший поток издательских запросов. Она деликатно заверила издательство «Индиана Юниверсити Пресс», что, хотя ее муж и приветствует само их дерзание, все же книга не для этого издательства; в том, что роман сначала был направлен парижскому агенту, имелся свой резон. Она же, частично или полностью, составила бодрое письмо верному Пэту Ковичи, опасавшемуся за репутацию Владимира: «Лолиту» ни в коем случае не следует считать «непристойной и распутной» книгой. Это трагический роман, а трагедия и непристойность — понятия взаимоисключающие [218] Тут Набоковы ошибались. С точки зрения правосудия между комедией и трагедией различия не существует. Единственным доводом защиты служит — или могло бы послужить — художественное достоинство. . В начале мая супруги отправились мимо Большого Каньона в штат Юта, где сняли прелестный домик под кедрами с поросшим шалфеем участком в пять акров и с восхитительным видом на гору Кармел, причем жилье, в отличие от аризонского, оказалось весьма приятным [219] Хижина стояла в великолепном уединении, однако в то лето у Набоковых хотя бы один гость да побывал: им оказался мастер, приходивший чинить стиральную машину, который лишний раз убедил Веру в непостижимости американцев. Он поведал супругам о своем общении с существами с летающих тарелок, которые, когда говорят, прячут руки. «А на каком языке говорят?» — осведомился Владимир. . Здесь Вера, а может, Владимир, а может, как Вера однажды полушутя аттестовала их союз, «V. & V., Inc.» закончили перевод Лермонтова. Набоков продолжал работать над комментарием к «Евгению Онегину», завершить который рассчитывал к Рождеству. Гора Кармел до конца июня пленяла своей красотой, как вдруг с подоконника к Вере в комнату попыталась проникнуть змея. Вера тут же увлекла Владимира на север, всю дорогу стараясь стереть из памяти воспоминание о случившемся.

В Итаке Набоковы поселились в новом доме № 425 по Хэншо-роуд. Вера впряглась в знакомую преподавательскую рутину. «Очередной тяжелый год. Очередная кошмарная итакская зима, — сокрушалась она задолго до того, как выпал первый снег. — Зимы здесь кошмарные, холодные, темные, скользкие, да еще приходится ездить по крутым обледенелым улочкам. В этом году у нас нет гаража, и, наверное, придется в течение целых двух, а то и трех месяцев по утрам откапывать машину, чтобы поехать на занятия» [220] Тут она была не одинока. «Сколь настойчиво наш поэт использует образ зимы в начале своей поэмы, которую начал сочинять благоуханной летней ночью!» — восклицает Кинбот в «Бледном огне». . Несмотря на свои академические обязанности, несмотря на Пушкина, Владимир пытался работать над новым романом. Попытки истерзали его; судя по всему, и Вера терзалась, глядя на него. «Поскольку он работает весь день и всю ночь и совершенно извел себя, я жду не дождусь, когда же придет конец этой книге. Хотя знаю, что, закончив одно, он немедленно примется за другое», — писала она своей золовке в письме, начинавшемся уверением, что Владимир намерен сам когда-нибудь написать сестре. Спустя два месяца Владимир клялся, что вот-вот сядет писать письмо, но стоило Вере напомнить ему об этом, он неизменно бросал в ответ: «Да-да, конечно, только не сегодня, я очень устал». Вера писала Елене, что это все из-за «Онегина». Так считала она сама, хотя сознавала здесь и свою вину. Через несколько лет, когда «Онегин» все еще не был завершен, Вера ворчала, что скоро возненавидит Пушкина, который столько времени не дает мужу работать над новой книгой. Мастер в буквальном смысле встал на пути у Набокова; к апрелю 1957 года, когда Вера начала перепечатывать первую главу комментированного перевода, рукописная кипа уже выросла ей по пояс [221] История публикации ее также оказалась непростой отчасти по причине требовательности Владимира, отчасти из-за необъятности рукописи. «Корнелл Юниверсити Пресс» никак не удавалось определить условия, которые оказались бы одновременно и реальными в финансовом отношении, и приемлемыми для автора. Сей бескорыстный труд наконец опубликовало «Боллинген Сириес» — издательство, которое, как сухо заметил Моррис Бишоп, «обожает бросать деньги на ветер». . «Лолита» была запрещена в Париже по ходатайству Британского министерства внутренних дел, не желавшего, чтобы экземпляры этого скабрезного зеленого издания просачивались через Ла-Манш. Поскольку положение мужа уже не было угрожающим, Вера не стеснялась вступать в полемику. Сумевшая стойко перенести девятилетнее забвение мужа, Вера теперь с удовлетворением отмечала, что роман создает «приятный шум во французской прессе».

На каждого из друзей, в течение 1956 года выражавших опасения в связи с «Лолитой», пришлось по издателю с разных концов света, проявлявшему интерес к книге. В промежутках между правкой верстки «Пнина» и помощью мужу в приеме экзаменов Вера отвечала на эти запросы. В конце лета книгу заказали датчане. Одновременно Джейсон Эпстайн организовал публикацию в «Энкор ревью» большого отрывка из романа, что, как предполагалось, проторит дорогу к изданию его в США. В середине октября Вера отвезла Набокова в Нью-Йорк на совещание с редакторами этого журнала, состоявшееся в кабинете у Эпстайна. Там у Набокова спросили, откуда у него такие познания насчет юных девочек; Вера разъяснила, что муж разъезжал в итакском автобусе с записной книжкой и внимательно прислушивался к разговорам. Еще он обхаживал спортплощадки, пока его присутствие там не показалось предосудительным. Иных девочек в его жизни не существовало. Второе важное дело, которое Набоковы надеялись завершить в Нью-Йорке, — статья в юбилейный сборник, готовящийся в честь Алданова, — осталось неосуществленным. Подтвердив зависимость Старого Света от Нового, «бьюик» оказался на буксире, и полдня, предназначавшиеся для Алданова, ушли вместо этого на починку автомобиля.

Всю зиму время у Веры отнимали не только бесконечные неудачи с «Лолитой», в равной степени ее отвлекали и дела на домашнем фронте. (Сохранился в целости некий черновик из-под копирки, свидетельствующий о раздвоенности Вериной жизни: лист, на котором случайно копия ее письма насчет прав на экранизацию «Пнина» наложилась на копию ее ответа итакскому адвокату, вероятно, требовавшему с Набоковых оплату счета за починку посудомоечной машины в их новом доме.) Вера же организовала брату Анны Фейгиной, Илье, наполовину парализованному после удара, переезд в частную лечебницу в Итаке, где она могла бы за ним присматривать; она и Слонимам помогала чем могла. На «скорой помощи» кузена перевезли в «Оук-Хилл», итакский дом для престарелых, где Вера регулярно навещала Илью до самой его смерти. Второй дом на Хэншо-роуд оказался непомерно велик для Набоковых, хотя был современный и комфортабельный, они от него отказались; в феврале 1957 года Вера снова принялась упаковывать вещи. Вполне возможно, что упомянутое ею нервное напряжение Набокова, передалось и ей, поскольку зима выдалась особенно суровая. «Способны ли вы, жители Нью-Йорка, представить, сколько снега у нас навалило?» — перед самым переездом восклицает Вера в письме в Эпстайну. Возможно, именно в силу определенного разделения обязанностей Вера не усматривала, как ее муж, ничего живописного в итакской зиме. Набокову кусты можжевельника казались «верблюдами-альбиносами». Вере же слышалось только жалобное завывание автомобильных двигателей да визг тормозов на улице.