Анна Федорец - Савва Морозов

Поистине ангельская красота Андреевой дополнялась мощным сценическим талантом и колоссальным трудолюбием. Это признавал даже Немирович-Данченко, который на протяжении нескольких лет находился с Марией Федоровной в чрезвычайно натянутых отношениях. Та же Н. И. Комаровская, которая в 1902 году поступала в школу Московского Художественного театра, вспоминала свою первую встречу с Андреевой: «Я не могла оторвать глаз от одной из репетирующих актрис: тонкая, с удивительно красивыми глазами, она показалась мне воплощением женской красоты и прелести… Когда репетиция кончилась и все ушли, у меня неожиданно вырвалось: «Какие у вас красивые актеры!» Немирович в ответ улыбнулся: «Они не только красивы, но и талантливы. На одной внешности далеко не уедешь. Надо уметь раскрывать внутреннюю красоту человека, его высокие прекрасные мысли». [500] Комаровская Н. И. Указ. соч. С. 13, 15–17.

О ярком, самобытном таланте Андреевой писали самые разные люди: причастные к делам театра — и чрезвычайно от них далекие, молодые — и повидавшие жизнь, гуманитарии — и «технари». Думается, здесь необходимо привести несколько подробных отзывов — чтобы читатель убедился, что Мария Федоровна не являлась прекрасной «пустышкой». Она создавала на сцене самые разные образы — лирические, драматические, трагедийные, водевильные. «Она была занята почти во всех постановках. Интересные, увлекавшие ее роли шли одна за другой. Сильно различавшиеся по характеру, они давали Марии Федоровне великолепную возможность выявить многогранность своего дарования: скромная Кетэ и гордая патрицианка Гедда, простодушный пастушок Лель и затаенная красавица княгиня Вера. Резким контрастом к ней Наташа в «На дне».

Рецензенты называли актрису «несравненной», «тонкой», «светлой». Писательница, драматург Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала о постановке в МХТ пьесы Г. Гауптмана «Одинокие» (премьера — 16 декабря 1899 года): «В «Одиноких» задача была у Ольги Леонардовны (Книппер-Чеховой. — А. Ф .) очень трудная. Анна Мар[ия]… по мысли автора, должна была вызывать сочувствие зрителя больше, чем Кетэ — ограниченная милая мещаночка, не имеющая ничего общего со своим мужем. Но Андреева, игравшая Кетэ, благодаря свойствам своего дарования и своей поэтической внешности, делала из Кетэ такую прелестную «жертву», что Анне угрожала опасность потерять симпатии зрителя». [501] Щепкина-Куперник Т. Л. Указ. соч. С. 254. По словам Н. И. Комаровской, необычна была трактовка, которую Мария Федоровна придала своей роли: «Много писали и говорили об интересном решении Марией Федоровной образа Кетэ. В исполнении Андреевой роль неожиданно получала трагическое звучание».

Отмечал талант Андреевой и ученый-энергетик, деятель революционного движения Г. М. Кржижановский: «Нельзя не упомянуть также о том чарующем впечатлении, которое производила М. Ф. как артистка Московского Художественного театра. Чрезвычайно благодарная внешность сочеталась в ней с особым изяществом исполнения, вытекавшим из тонкого проникновения в создаваемый образ и обдуманного психологического анализа. Раутенделейн в исполнении М. Ф. Андреевой (пьеса Гауптмана «Потонувший колокол») оставила неизгладимое впечатление в моей памяти». [502] Кржижановский Г. М. Мои встречи с М. Ф. Андреевой // Андреева М. Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1968. С. 448. Ту же постановку (премьера — 19 октября 1898 года) выделял приемный сын Андреевой A. Л. Желябужский: «Романтический строй исполнения, цельность и высокая поэтичность ее игры безоговорочно покорили московского зрителя. Ярче всего эти черты дарования Андреевой проявились в Раутенделейн… Ее Раутенделейн была полна диковатой грации, образ казался воздушным. Яркая эмоциональность при тщательной отделке деталей роли, голос, звучавший серебристым звоном лесного ручья, почти детская непосредственность — всё это сливалось в замечательный, полный какого-то особого очарования образ». [503] Желябужский А. Л. Указ. соч. С. 451–452.

Младшая современница актрисы Н. И. Комаровская, которая боготворила Андрееву, вспоминала: «Ее дарование ярче всего проявлялось в образах женщин, протестующих против несовершенства окружающей их жизни, убивающего в человеке самое дорогое и ценное. Такова была ее Ирина в «Трех сестрах»: трепетная, порывающаяся уйти от засасывающей ее провинциальной среды, тоскующая по настоящей работе — всё это делало ее образ близким и понятным молодежи. В ней как бы воплощались наши юношеские мечты о том, чтобы перестроить мир, чтобы каждый нашел в нем свою долю счастья, свое право плодотворно и радостно трудиться… Как подлинный художник, Мария Федоровна всегда изменяла свою внешность в соответствии с задачами, поставленными перед нею образом. В роли Наташи, в «На дне», ее облик, ее жесты неузнаваемо менялись. Худенькая, скромная, забитая, с нежным голоском, она неслышно двигалась среди зловещих фигур обитателей «дна». [504] Комаровская Н. И. Указ. соч. С. 47–48. Премьера спектакля состоялась 18 декабря 1902 года.

Наконец, театральный критик, историограф Художественного театра H. Е. Эфрос давал Андреевой всеобъемлющую характеристику: «Чистейшей воды инженю, хрупкая, с хрупкими чувствами. Такой она была в Кетэ… такой в чеховской Ирине… С прелестным смехом, тихим, чистым, с прелестными слезами, такими же чистыми и тихими. Изящная и красивая, вся весенняя, точно белая сирень. Это общая юная очаровательность была в ней самым сильным качеством! Многие выдающиеся актрисы играли чеховскую Ирину, но для тех, кто видел Андрееву, никто не мог заменить ее. Артистическое дарование Андреевой было единственным в своем роде: она никого не напоминала своей игрой, и никто впоследствии не походил на нее. Сила артистического обаяния Андреевой была, однако, не в ее внешности, правда, незаурядной, не в ее голосе чудесного тембра… не в ее сценической моложавости, позволявшей ей в 34 года играть Ирину, — а в простом, человеческом толковании любого образа, очищая его ото всего надуманного, чуждого здоровому, естественному пониманию характеров и событий». [505] См.: Эфрос Н. Московский Художественный театр: 1898–1923. М.; Пг., 1924.

Артистический талант М. Ф. Андреевой почти никого не оставлял равнодушным. [506] Исключение составлял директор Императорских театров В. А. Теляковский, отзывы которого об игре Андреевой отличаются сухостью. Однако как о человеке о ней практически ничего не известно. Обычно ограничиваются одной лишь фразой, произнесенной Л. Н. Толстым после спектакля «Одинокие». По свидетельству актрисы Художественного театра М. П. Лилиной, Толстому «Одинокие»… страшно понравились, и пьеса и исполнение, в Марию Федоровну Желябужскую он совсем влюбился, сказал, что такой актрисы он в жизни своей не встречал, и решил, что она и красавица и чудный человек». [507] Цит. по: Волохова Н. А. Указ. соч. С. 34. Но так ли это было на самом деле? А если так — как она могла совмещать служение сцене, творческое, созидательное по сути своей — и верность разрушительным революционным идеалам?