Александр Боханов - Павел I

В-третьих, далеко не ясными представляются поведенческие мотивы главных фигурантов в деле о Цареубийстве. Почему такие деятели, как Н. П. Панин, Л. Л. Беннигсен и П. А. Пален, друг к другу относившиеся без всякого расположения, стали тайными соратниками по заговору? Что их объединяло, кроме желания покончить с Императором? В случае с Паленом ситуация вообще труднообъяснима, учитывая, что граф относился к числу «любимцев» Императора Павла Петровича. Как заговорщики видели своё будущее после Павла I и почему они его так именно видели?

Говорить о том, как это часто делается, что злоумышленниками двигал исключительно «инстинкт страха», вряд ли уместно. Конечно, инстинкт самосохранения может явиться побудительным импульсом одномоментной акции, но он вряд ли надолго может стать руководством к действию. Цареубийству же 11 марта 1801 года предшествовала долговременная и целенаправленная деятельность по дискредитации особы Монарха, продолжавшаяся несколько лет!

Можно поставить и ещё один важный вопрос из круга непрояснённых. Почему, когда о готовившемся свержении Павла I знал чуть ли не «весь Петербург», сам Император долго о том ничего не ведал; узнал только в последний момент и неизвестно от кого? Тезис о том, что Пален, как военный генерал-губернатор, держал под контролем полицию, а как директор почт — и всю переписку, мало что объясняет.

Ведь зимой 1800/01 года в редком петербургском особняке не велись разговоры о готовящемся заговоре.

Павел же Петрович получил какие-то неясные сведения перед самым концом, и если, как иногда утверждается, ему их доставил Иван Кутайсов, то почему не были названы имена? Если же имена были названы, то почему Павел I, не терпевший долгих процедур, не начал немедленного расследования?

Вопросы, вопросы, вопросы — без числа. Найти же на них вразумительные ответы в литературе практически невозможно.

Сохранился рассказ главного инспиратора Цареубийства ПА Палена, запечатленный в воспоминаниях гвардейского офицера Александра Николаевича Вельяминова-Зернова, о беседе генерал-губернатора с Самодержцем, состоявшейся накануне Цареубийства, 7 марта 1801 года. «Знаете ли, что было в 1762 году?» — вопрошал Монарх. «Знаю, Государь», — отвечал организатор заговора. «А знаете ли Вы, что теперь делается?» — «Знаю». — «А что Вы, сударь, ничего не предпринимаете по званию военного губернатора? Знаете ли, кто против меня в заговоре?» — «Знаю, Ваше Величество. Вот список заговорщиков, и я сам в нём». — «Как, сударь?» — опешил Павел Петрович. Далее из уст Палена прозвучала «по-иезуитски» изощренная ложь.

«Иначе как бы я мог узнать их всех и их замыслы? Я умышленно вступил в число заговорщиков, чтобы подробнее узнать все их намерения». Реакция Самодержца оказалась моментальной: «Сейчас же схватить их всех, заковать в цепи, посадить в крепость, в казематы, разослать в Сибирь, на каторгу!»

Пален не торопился исполнять приказание. «Ваше Величество, — промолвил он, — извольте прочесть этот список: тут Ваша супруга, оба сына, обе невестки — как можно взять их без особого повеления Вашего Величества? Я не найду исполнителей и не в силах буду этого сделать. Взять всё семейство Вашего Величества под стражу и в заточение без явных улик и доказательств — это столь опасно и ненадёжно, что может взволновать всю Россию и не иметь чрез то ещё верного средства спасти особу Вашу. Я прошу Ваше Величество ввериться мне и дать мне собственный указ, по которому я мог исполнить всё то, что Вы теперь приказываете; но исполнить тогда, когда наступит удобное время, то есть когда я уличу в злоумышлении кого-либо из Вашей Фамилии, а остальных заговорщиков я уже тогда схвачу без затруднения».

Павел Петрович поверил Палену и «написалуказ», повелевавший Императрицу и обеих Великих княгинь развести по монастырям, а наследника Престола и брата его Константина заключить в крепость; прочим же заговорщикам произвести строжайшее наказание. Далее сообщается, что с помощью этого указа Пален обратился к Цесаревичу и «исторг у Александра согласие низвергнуть с Престола отца его».

В этом месте уместно ещё раз подчеркнуть одно существенное обстоятельство. Вся история Цареубийства описывается и восстанавливается исключительно на признаниях участников злодеяния, сделанных ими в разное время и разным людям, но исключительно с одной целью — самооправдаться. Все они, а Пален первый среди них, являлись клятвопреступниками — на верность Монарху они клялись на Кресте, на Евангелии, перед Образом Божиим. И если зга клятва для них ровным счетом ничего не значила, то что же говорить о мнении обычных людей, которым они могли лгать без зазрения совести.

Потому мемуары заговорщиков и убийц — источник весьма сомнительный и заведомо тенденциозный. Но других в распоряжении практически нет, и появления их не предвидится. Заговоры в редчайших случаях могут оставить сколько-нибудь надежные документальные отпечатки в архивах. Случай же с Павлом Петровичем не из разряда таковых.

Вышеприведенный диалог Императора — существует несколько вариантов данного повествования — и его «первого слуги» вызывает целый ряд вопросов. Допустим, что подобная беседа имела место в действительности. Можно допустить, что при этом речь зашла о предполагаемом заговоре. Но какие звучали слова, утверждения и распоряжения — об этом можно только строить догадки. Палену доверять следует с большой осторожностью.

С одной стороны, из приведённого эпизода следует вывод, что Император знал о нависшей угрозе. Кто ему о том сообщил, и в какой форме — не известно. С другой стороны, неизбежно возникает и вопрос о том, куда же подевался тот самый «указ», составленный якобы Императором собственноручно и в котором приказывалось чуть ли не всех родственников схватить и заточить по разным местам? Указа этого никто не видел. Если бы он существовал в действительности, то его надо было бы беречь как зеницу ока: ведь это «документальное» подтверждение «ненормальности» Павла I. Данный же тезис — индульгенция всем участникам заговора и цареубийцам. Но ничего не сохранили, и до потомков не донесли такую бесценную реликвию!

Что в этом пункте самое важное — строй личности Императора Павла Петровича. Он никогда бы заглазно не подверг наказанию близких ему людей, не потребовав объяснения, без беседы с глазу на глаз. Можно сколько угодно мусолить тему о «ненормальности», но прежде чем судить о поведении какого-то исторического лица, надо хотя бы представлять нравственно-психологический облик данного человека. Между тем тезис о несуществующем «указе» красуется на страницах исторических сочинений, что свидетельствует только об историческом бесчувствии авторов.