Александр Боханов - Павел I

Все заговорщики сходились в едином мнении: Ростопчина «надо валить». И добились они этого путем мастерской по подлости интриги, Как главе почтового ведомства, в январе 1801 года Ростопчину было доставлено анонимное письмо, в котором содержались весьма резкие высказывания об Императоре, Ростопчину было одного взгляда достаточно, чтобы понять, что это дело рук «негодяя Панина», Он слишком хорошо знал и почерк, и натуру этого «слизняка» и немедленно, без всяких дополнительных проверок, решил доложить о «преступном письме» Императору.

Однако, как оказалось, «совершенно неожиданно» обнаружился «истинный автор письма», о чём и было сообщено Императору, Павел Петрович, не терпевший клеветы, усмотрел в действиях Ростопчина подлую интригу, попытку его руками свести счеты с Паниным. Передавали, что Самодержец воскликнул: «Он — чудовище, он хочет сделать из меня инструмент своей личной мести, я должен избавиться от него». 18 февраля 1801 года главным директором почт был назначен П. А. Пален, а через два дня Ростопчин был снят со всех должностей и получил приказ удалиться в своё подмосковное имение.

Существует и несколько иная вариация подноготной свержения Ростопчина. У Шильдера говорится, что «перехвачено было письмо из Москвы», написанное чиновником Коллегии иностранных дел П. И. Приклонским к И. М. Муравьеву-Апостолу, в котором содержались слова: «Я был также у нашего Цинцината в его имении». Слова эти якобы показались Ростопчину «странными», и он «вообразил себе, что письмо это писано графом Паниным, и что под именем Цинцината следует разуметь фельдмаршала князя Репнина, [125] Репнин Николай Васильевич (1734–1801). Князь, генерал-фельдмаршал (1796), дипломат. Приближенный Г.А. Потёмкина и один из сподвижников Екатерины II. В 1797 году «за невозможные речи» был отправлен в отставку бывшего в то время в немилости. Тогда, заменив произвольно одно имя другим, Ростопчин понёс письмо к Императору и внушил ему, что над ним издеваются».

Дело происходило в конце января и далее случилось следующее. 29 января Павел I отправил письмо Московскому военному губернатору графу Н. И. Салтыкову, в котором потребовал, чтобы тот воздействовал на князя Н. В. Репнина и «он впредь ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему сие и исполните всё». Салтыков начал расследование и выяснилось, что письмо Панин не писал, а подлинный автор «поспешил на курьерских в Петербург», отправился к графу Кутайсову и объявил, что письмо писал он, а не Панин.

Данный рассказ вызывает немало вопросов и не кажется убедительным. Речи о почерке уже вообще нет, а говорится только о том, что заменено было одно имя другим, т. е. Ростопчин подделал текст. Не менее странно и то, что никаких выпадов в адрес особы Императора письмо не содержало, а сравнение Репнина или Панина с Цинцинатом [126] Правильно — Цинциннат, Римский патриций и консул, живший в V в. до новой эры, имя которого служило синонимом скромности, доблести и верности долгу. вряд ли могло вызвать столь бурную реакцию Самодержца. К тому же кажется удивительным, что какой-то мелкий чиновник по прибытии в Петербург тут же попал к Кутайсову, жившему тогда в Михайловском замке, куда вход посторонним был запрещён. Может быть, ему содействовал Пален, или он имел некое «рекомендательное письмо»? Странно, что эти простые, «детские» вопросы не возникли у Шильдера. Его версия ещё в большей степени, чем первая, вызывает предположение, что то была искусная интрига графа Панина, который упомянутого Приклонского наверняка хорошо знал по службе в Коллегии иностранных дел.

В любом случае цель была достигнута: Ростопчин на радость заговорщиков был повержен. Однако Павел I слишком хорошо знал и ценил Ростопчина, чтобы уволить его, как удаляют лакея, не угодившего барину. Монарх написал ему записку и предложил явиться для объяснения. Ростопчин немедленно ответил как верноподданный, поблагодарил. Однако письмо Ростопчина не дошло до Императора; ему его не передали и даже более того: уведомили, что «граф отвечать не желает». Дальнейшее описала в своих «Записках» В. Н. Головина.

«Ростопчин, не зная ничего про эту подлую клевету и думая, что на основании письма Императора он имеет право пойти проститься с ним, велел сказать обер-гофмейстеру Нарышкину, [127] Нарышкин Александр Львович (1760–1826), с 1798 года обер-гофмаршал Высочайшего Двора, чтобы его записали в список представляющихся Государю. Нарышкин, достойный сообщник Палена, не записал его. Ростопчин, приехав во Дворец (это было в воскресенье, 24 февраля.—А. Б.), не смог увидеть Императора и думал, что на то была его воля». Через несколько часов Ростопчин был уже на пути в Москву; до смерти Императора оставалось менее трех недель.

Граф Ростопчин оставался самим собой и в последние дни февраля написал письмо своему доброму знакомому князю В. П. Кочубею (1768–1834), где всё выложил начистоту, показав, что был прекрасно осведомлён о закулисной стороне дела. Именно поэтому он являлся смертельным врагом для заговорщиков. «Составилось общество великих интриганов, — писал Ростопчин, — во главе с Паленом, которые прежде всего желают разделить между собой мои должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела».

Должность первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел была передана Панину, который с ноября 1800 года находился «в изгнании» в своем родовом имении под Москвой. Враг Ростопчина торжествовал и готов был немедленно вернуться в Петербург, но роды жены задержали его в Москве и потому граф Панин не обагрил своих рук кровью Помазанника Божия…

В исторической литературе, с подачи А. Г. Брикнера, бытует точка зрения, что заговорщики делились как бы на две группы: «идеалистов» и «реалистов». Среди инспираторов заговора самая трудная задача выявить «идеалистов». С «реалистами» или «прагматиками» куда проще. Никаких идеалов и высоких устремлений — только расчёт, выгода, шкурный интерес.

Какие «идеалы» могли быть у шалопаев братьев Зубовых, думавших только об удобствах и удовольствиях, об угождении мелкому тщеславию. Или у их сестры — пресловутой любвеобильной Ольги Жеребцовой, которую в современных понятиях можно было бы назвать «сексуально озабоченной» и у которой наличествовало только два «идеала»: деньги и Чарльз Уитворт.

Примечательная деталь: дети Ольги Жеребцовой оказались под стать матери, такие же пустые и никчёмные. Сын Александр Александрович (1780–1835), дослужившись до чина генерал-майора, стал одним из виднейших русских масонов, т. е. оказался ненавистником власти и церкви.

Дочь же, Елизавета Александровна (1791–1845), вообще вся «пошла в матушку»: деньги и любовные утехи только и интересовали. Выйдя в 1808 году замуж за генерала-от-кавалерии Н. М. Бороздина (1777–1830), родив ему несколько дочерей, Бороздина-Жеребцова не утруждала себя материнскими заботами. Она пила и гуляла, как какая-нибудь дочь кухарки из «дома второй руки». Известная светская львица времен царствования Николая I А. О. Смирнова-Россет в своих мемуарах рассказала, что генерал Бороздин умирал в 1830 году в Петербурге в чужом доме, а «его жена, урождённая Жеребцова, кутила где-то за границей, где прижила сына».