Александр Боханов - Павел I

Самое неприятное, что в числе распространителей подобной государственной ереси были и фигуры заметные. Никита Панин явно симпатизировал этому «прожекту». Но Никита умен, умеет скрывать душевные секреты. Зато его младший братец — Петр Иванович — не стесняется, и в обществе оглашает подобные крамольные мысли. Екатерина платила Петру тем, что не раз называла того «вралем» и личным недоброжелателем и наставляла приближенных, чтобы его не приглашали, а лучше и вообще с ним не виделись. Когда же в 1767 году она жаловала графский титул, то его получили оба брата. Екатерина всегда считала лучшим способом завоевать лояльность того или иного лица — купить её дарами и пожалованиями. В случае с Паниными этот приём не сработал; оба брата так и не стали ей до конца душевно верными и лично преданными.

В сентябре 1773 года Екатерина в приватном послании московскому генерал-губернатору князю М. Н. Волконскому (1713–1786) написала о Петре Ивановиче: «Что касается до дерзкого известного Вам болтуна, то я здесь кое-кому внушила, чтоб до него дошло что, если он не уймётся, то я принуждена буду его унимать, наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то чаю, что и он его уймёт же, а дом мой очистится от каверны. Чего всего Вам в крайней конфиденции сообщаю для Вашего сведения…»

В 1772 году Павлу исполнилось восемнадцать лет. Курс наук был закончен; завершилась и опека Никиты Панина. Граф был удостоен благодарственного рескрипта и остался заведующим иностранными делами России. Но никаких торжеств 20 сентября устроено не было; мало того: Екатерины приняла решение праздновать день 22 сентября — дату её коронации в Москве.

К этому времени Императрица была занята решением одного вопроса первостепенной государственной важности; женитьбой Павла. Эта мысль ею овладела ещё в 1768 году, когда сыну не исполнилось и четырнадцати лет. Летом того года она обратилась с личной просьбой к бывшему представителю Дании в Петербурге Ассебургу, с просьбой подыскать в Германии подходящий вариант. Ассебург рьяно взялся за дело: наводил справки о возможных претендентках, с некоторыми из которых встречался лично и посылал подробные отчёты в Петербург. Почему столько лет Екатерина с маниакальной настойчивостью стремилась устроить брак сына, при этом никоим образом не интересуясь мнением самого Цесаревича? Сама она того не объяснила; хитрая и расчетливая «Минерва» многое из своей биографии не объясняла, а если что-то и объясняла, то в этих объяснениях правды, как правило, не было ни на грош.

Можно предположить два взаимосвязанных объяснения той неутомимости, которая овладела Екатериной. Во-первых, брак сына отвратит его от праздного времяпрепровождения, займёт его натуру не мечтаниями и сомнительными беседами, а семейной повседневностью. Во-вторых, можно будет надеяться на появление внука. В случае такого исхода возникала возможность, устранив Павла, окончательно решить вопрос династической преемственности, мучивший Екатерину с первого дня воцарения. Она его не просто не любила, но чем дальше, тем больше с трудом выносила. На публике она вынуждена была «играть по правилам», а в минуты расслабления позволяла себе так пренебрежительно отзываться о Павле, что просто оторопь брала. Она не стеснялась даже отрицать отцовство своего законного сына! У Екатерины было инстинктивное неприятие Павла Петровича; можно даже говорить о своего рода маниакальном синдроме.

Павла не готовили к роли Государя, Его не посвящали в механизм управления Империей, его фактически не допускали до государственных дел. Он имел только право дважды в неделю видеть Императрицу и читать в эти дни дипломатические сообщения, большую часть которых составляли сплетни и слухи, циркулировавшие при различных дворах Европы. Передавали, что в узком кругу Екатерина не раз произносила: «после меня хоть трава не расти». Неизвестно, насколько это достоверно, но её поведение в династическом вопросе наглядно такое умозаключение подтверждало…

Поиски невесты в конце концов принесли результаты. С помощью Ассебурга Екатерина остановила свой взор на трёх дочерях Ландграфа Гессенского. Она, правда, не догадывалась, что «сватом» в этой истории выступал Прусский Король Фридрих. Ассебург являлся не только формально прусским подданным, но и пруссаком в душе. Для него Король олицетворял высшее совершенство в мире коронованных особ; он его боготворил и, естественно, посвятил своего кумира в ту тайную миссию, которую ему поручила российская Императрица.

Фридрих понял, что перед ним открывается новый шанс иметь рычаг влияния при Петербургском Дворе. Две предыдущие попытки — и с Екатериной, и с Петром III — не принесли желаемых результатов, но Король никогда не страдал неуверенностью. У Фридриха имелась на примете одна невеста — его родная племянница София-Доротея-Августа-Луиза, принцесса Вюртембергская. Но София была слишком юна: в октябре 1769 года ей исполнилось только десять лет.

В результате — приоритет был отдан Гессенскому Дому, глава которого Ландграф Людвиг IX (1719–1790) был хоть и недалеким, до честным малым. Среди трех гессенских принцесс особого внимания удостоилась Вильгельмина (Августа-Вильгельмина-Луиза). Эту кандидатуру поддерживали не только Ассебург и его ментор Король Фридрих, но и русский министр иностранных дел Никита Панин, которому Ассебург регулярно посылал сообщения. Причём, как позже выяснилось, содержание этой переписки не сообщалось Императрице, которая о ней не знала. Из посланий Ассебурга можно было заключить, что Вильгельмина девушка серьезная и довольно необычная, что особенно и подкупало Панина. Граф был сторонником женитьбы бывшего своего подопечного. Во-первых, это укрепит общественный статус Павла Петровича, но самое главное, обратит его внимание и энергию на семейную жизнь. Панин все время опасался, что Павел — прямой и импульсивный — может в какой-то момент не сдержаться и позволит себе нечто, что вызовет гневную реакцию Екатерины. Нет, Цесаревич никогда не допустит каких-то действий, никогда не станет плести нити интриг и заговора. А вот высказаться о матери, о её моральном облике может. Этого будет достаточно; последствия в таком случае могут быть непредсказуемыми. Потому Панин так и интересовался Вильгельминой и просил Ассебурга сообщать все имеющие сведения, что тот и делал.

«Принцесса Вильгельмина до сих пор ещё смущает каждого заученным и повелительным выражением лица, которое её редко покидает». «Удовольствия, танцы, парады, общество подруг, игры, наконец, всё, что обычно возбуждает живость страстей, не затрагивает eg. Среди всех этих удовольствий принцесса остаётся сосредоточенной в самой себе». Единственными её недостатками Ассебург признавал внешнюю скрытность и внутреннюю сосредоточенность, чем она очень напоминала Цесаревича Павла. «Нет ли сокровенных страстей, которые бы овладели её рассудком?» — вопрошал Ассебург. И отвечал: «Тысячу раз ставил я себе этот вопрос и всегда сознавался, что они недосягаемы для моего глаза… Насколько я знаю принцессу Вильгельмину, сердце у неё гордое, нервное, холодное, быть может, несколько легкомысленное в своих решениях».