Никколо Каппони - Макиавелли

Несмотря на этот негативный портрет, Макиавелли полагал, что в борьбе за Италию в итоге победят французы. Их государство было сильнейшим в Европе. «Ни один правитель не способен им противостоять, — писал Никколо, — и Италия уже не та, что во времена Рима». Но Макиавелли должен был знать, что Фортуна способна разрушить любые, даже самые искусные, людские замыслы, сколь бы тщательно они ни были подготовлены.

«Да поразит вас чума!» — напишет, обращаясь к Макиавелли, 10 октября 1510 года разгневанный поведением флорентийцев Роберто Акциайоли. Под давлением жадных до взяток министров Людовика XII посол едва сдерживал ярость, глядя на выжидательную политику Синьории, в которой отчасти винил и Никколо. Король Франции отменил свое первоначальное требование, по которому Флоренция обязалась выслать войска в Ломбардию, и республика решила не испрашивать разрешения Людовика на найм миланского кондотьера Теодоро Тривульцио.

Король явно рассчитывал на то, что флорентийцы покроют часть его военных расходов, и Акциайоли, сетуя на то, что Людовика «оставили ни с чем», сказал Макиавелли, что французов крайне возмутило двуличие Флоренции (вполне возможно, Никколо даже немало позабавило видеть, как один лжец обвинял во лжи другого). Припомнив античный образ необузданного силача, Акциайоли предостерегал «синьора Геркулеса» о том, что «действие и бездействие не уживаются», то есть пусть флорентийцы не жалуются на горькие последствия, которые может породить их лицемерная политика. «Вы желаете заполучить полководца, не связанного ни с Францией, ни с папой, ни с Испанией, ни с Венецией, ни с императором. В этом случае попросите египтян или османского султана прислать вам пашу или Тамерлана!»

Несмотря на разглагольствования Акциайоли, флорентийцам недоставало финансов, и они не желали нанимать солдат, которых в любой момент могли отозвать. Правительство Флоренции было озабочено тем, что рисковало оказаться втянутым в войну между папой и Францией, поскольку тогда слабой и уязвимой Флоренции угрожало опустошение всех ее владений. К тому же сами флорентийцы не хотели в одиночку противостоять разъяренному понтифику и подавлять мятежи в подчиненных городах, как это уже было в 1494 и 1502 годах. Однако теперь республика обладала войском, подчинявшимся лишь ей, — пехотой пусть и мало воевавшей, но всесторонне обученной.

Чего недоставало флорентийской армии, так это кавалерии: город не мог обойдись без конницы, и потому приходилось иметь дело с кондотьерами. Недавнее дезертирство Марко Антонио Колонны вновь заставило задуматься о необходимости обзавестись собственной надежной кавалерией. Но в ближайшее время полностью вооружить и подготовить конное войско не представлялось возможным. Однако Макиавелли не считал отсутствие кавалерии большой бедой, рассматривая кавалерию — в отличие от пехоты — как силу вспомогательную. «Римская конница во всяком консульском войске не превышала шестисот лошадей», — напишет он в трактате «О военном искусстве». По мнению Никколо, тогдашнее положение Италии объяснялось зависимостью итальянских государств от армий, основанных на наемной кавалерии. Так или иначе, Макиавелли считал, что всадники обладают незначительной тактической ценностью, поскольку их задачи на поле боя сводятся к тесному взаимодействию с пехотой.

Действительно, даже удары французской тяжелой кавалерии, которую Макиавелли считал лучшей в мире, можно было отбить, и потому зависимость Франции от конницы привела к множеству поражений. Тяжеловооруженные всадники оказывались эффективными только в пешем бою, но эту же задачу могли выполнять и обычные солдаты. Однако более универсальной — и к тому же менее затратной — была легкая кавалерия, способная решать различные задачи: разведывать местность, наводить ужас на мирных крестьян, а в бою остановить вражеских всадников, атакующих пехоту с флангов и тыла.

И вновь Десятка без каких-либо санкций правительства решила сформировать собственную кавалерию, и 7 ноября направила Макиавелли организовать призыв подходящих новобранцев. 13 ноября Никколо отбыл из Флоренции в Вальдарно и Вальдикьяну, вернулся лишь спустя две недели, но в течение следующих месяцев еще не раз ездил в те же земли. В отличие от пехотинцев новым рекрутам выдали по десять дукатов золотом на содержание лошади и приказали быть готовыми к апрелю. В Пасхальное воскресенье по улицам Флоренции парадом прогарцевала сотня легких кавалеристов, вооруженных арбалетами, и если кто-то и выражал недовольство этим смотром войск, Макиавелли, по крайней мере, мог утешиться письмами своего друга Алессандро Нази, который его поддерживал. В то время Никколо также инспектировал крепости во всех флорентийских владениях, а в Пизе воспользовался услугами знаменитых зодчих Джулиано и Антонио да Сангалло. Опыт, полученный в этих поездках, пригодится Никколо позднее, когда ему доведется работать с другим, куда более прославленным архитектором.

Внимание республики к своим крепостям объяснялось не только вполне оправданной озабоченностью текущими событиями и действиями внешних врагов, но и необходимо стью предотвратить бунты внутри страны. Враги внутренние могли оказаться не менее опасными, чем внешние, и правительство все больше тревожила подрывная деятельность Медичи. С годами кардинал Джованни склонил на свою сторону живших в Риме флорентийцев, оказывая им всяческое покровительство и поддержку благодаря своей близости к Юлию II и деловым связям флорентийских банкиров с папской курией. Флорентийское купечество в Риме с тревогой наблюдало за тем, как Содерини вел откровенно профранцузскую политику, ибо вспыльчивый папа пригрозил сгноить в тюрьме всякого флорентийца, пойманного в его владениях, если республика открыто присоединится к Людовику. Даже если закон запрещал вести дела с мятежниками, а впоследствии таковыми — после неудавшейся свадьбы Строцци — объявили кардинала Джованни и его брата Джулиано, едва ли правительство могло покарать тех, кто, обосновавшись за границей, пренебрегал ее законами. Что еще хуже, друзья кардинала Джованни могли повлиять на своих родственников во Флоренции и тем самым подготовить все условия для переворота.

Именно в этих обстоятельствах и созрел план устранить Содерини, что стало бы первым шагом к реставрации Медичи. Родственники Принцивалле делла Стуфа во времена Лоренцо Великолепного обладали политическими привилегиями, и, нередко бывая в садах Ручеллаи, этот молодой человек открыто заявлял о своей неприязни к гонфалоньеру. Еще несколькими годами ранее он попал под пристальное внимание Содерини, потому что предположительно нанес визит Вителоццо Вителли, а также в связи с тем, что его мать, могущественная Гульельмина Скиантески да Монтедольо, происходила из семьи феодалов из верхней долины Тибра (среди ее приданого был замок Кальционе в Вальдикьяне). Принцивалле начал подыскивать место и время, подходящие для его замысла, и попытался заручиться поддержкой Филиппо Строцци.