Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

В апреле 1942 года всех собрали и направили в училище ФЗО кабельного завода, который в войну выпускал снаряды. Арон попал в группу столяров и вскоре стал старостой. Мастером был старик Жеребцов, хорошо знавший свое дело. Через пять месяцев выпустили. Всех разослали по Куйбышевской железной дороге, а Арона оставили в вагонном депо, в городе. Жили рядом, в мягком вагоне. Четыре купе мальчиков, пять — девочек. Девочки были из блокадного Ленинграда, рассказывали страшные вещи…

В 1943 году мастер стал собираться домой, в Киев. Вместо него прислали слесаря, партийного, но ничего не смыслящего в столярном деле. Вообще-то, слесарь считается интеллигентной профессией среди рабочих, но этот был тупой, как сибирский валенок. Зайдет после обеда, кричит: «Ты же ничего не сделал! Как ты будешь сдавать приемщику!». — «Вы не волнуйтесь. К семи часам все будет готово».

Свою работу Арон знал хорошо. Его ценили, он был членом комитета комсомола, стахановцем. В цеху работало несколько пенсионеров, которые пришли на завод, чтобы получить рабочую карточку. Все работали по двенадцать часов — с семи утра до семи вечера. Они уходили в четыре часа и после них оставалось много недоделанной работы. Приходил бригадир и, глядя умоляющими глазами на Арона, говорил: «Сыночек! Иди, доделай». — Становилось темно в глазах, когда он видел, что предстоит сделать. А куда деваться? Делал. Зато, если на бригаду выделялся хоть один талон на дополнительное питание, а это еще двести граммов хлеба и мясное второе — бригадир давал этот талон ему.

Как-то зашел мастер, давай по привычке кричать. У Арона в руках был топор, он его запустил мимо мастера, попугать. Топор воткнулся во фрамугу, мастер побежал к начальству: «Он хотел отрубить мне голову!». — Вызвали. — «Пусть он выйдет, я все расскажу. Больше с ним работать не буду. Он тупой, работы не понимает. Вы имеете ко мне претензии? Спросите парторга, комсорга. Пусть ко мне не заходит. Или уеду». — Заходить — заходил. Но — молча.

Через несколько месяцев узнал, что для имевших восемьдесят классов образования объявлен набор в военно-морские училища. Вообще-то, у Арона была броня, но он подал заявление и через две недели получил повестку на медкомиссию. Из депо не отпускали. Военком написал бумагу: «Если вы не отпустите Линецкого на комиссию — пойдете вместо него на фронт». Подействовало. Комиссия была очень серьезная, длилась две недели. Как оказалось, отбирали для подготовки морских летчиков. Проходило много, а отобрали всего восемнадцать человек.

А дальше — молчание. Ни слуху. Ни духу. Лишь через два месяца вызвали в военкомат получить расчетный лист. Пришел в бухгалтерию — обычная история: денег нет. Все повторилось. Военком написал начальнику вагонного депо: «Если сегодня не рассчитаете курсанта военно-морского училища летчиков Линецкого — пойдете вместо него на фронт». — Очень убедительно. Деньги тут же нашлись. Но Арон не преминул сказать начальнику на прощанье: «Если останусь жив, к вам не вернусь. Вы человек ненадежный».

Всех собрали и под командованием не слишком разбиравшегося сержанта отправили в Ленинград. Вместо летного училища он их сдал во флотский экипаж, где они стали проходить курс молодого краснофлотца. Лишь через месяц разобрались, вызвал командир экипажа: «Вы не туда попали. Училище требует вас к себе». — Но за этот месяц ребята узнали, что во время учебы на летчиков нужно прыгать с парашютом, а они не всегда раскрываются… Это охладило их пыл, и так как они все писали заявление, как добровольцы — этого требовал военкомат — так же добровольно они отказались и остались в экипаже.

Как-то возвращались с занятий усталые, мокрые. Старший матрос — они его называли ефрейтор — скомандовал: «Запевай!». — Никто не откликнулся. Полчаса гонял по плацу потом завел на камбуз. Длинные столы по двадцать человек с каждой стороны, четыре бачка, бачок на десять человек, по пять с обеих сторон. Крутанут половник: на кого покажет- тот и разливает. Пока муштровали — суп остыл. Один встал: «Кушать не буду. Обед холодный». — Отказ от пищи — ЧП! Прибежал замначальника. Дежурный доложил. — «Кто отказался первый?». — Он встал, но все его поддержали. Дело принимало серьезный оборот. Никто к пище не притрагивался. Прибыл вице-адмирал. Поднялся шум. — «Не все сразу. Кто-нибудь один». — Кто-то встал: «Условия невыносимые, в кубрике по восемьдесят человек, холодно, двенадцать-четырнадцать градусов, над нами издеваются, их всех надо на фронт отправить». — Кончилось тем, что командир экипажа, подполковник, стал майором…

Как водится в войсках — провинившиеся получали наряд вне очереди. Один раз получил его и Арон. Когда последовала команда: «Ложись!» — перед ним оказалась яма полная воды. Ляжешь — где потом обсушишься… И он лег рядом. На вечерней проверке объявили наряд вне очереди. Оставили после отбоя восемь человек чистить гальюн. Вычистили. Стали звать дежурного офицера. Он пришел в час ночи, вынул носовой платок, протер пол: «Грязно!» — и закрыл их опять. Но они уже ничего не делали. Спали, сидя на полу. В три часа ночи их выпустили. А в шесть — подъем… Больше Арон нарядов никогда не получал.

После окончания курса всех обмундировали, выдали винтовки, посадили на машины — и на Запад. Первая остановка — Рига. Ее только освободили. Все пошли на базар. Глаза разбежались! Здесь была совсем другая жизнь! Каравай белого хлеба стоил десять рублей, полкило масла — десятьрублей, все — десять рублей. Набили вещмешки. Кто платил, а кто и не платил…

Из Риги поехали в Гданьск. Город разбит. Недели две находились в порту, в пакгаузах, где немцы раньше ремонтировали танки.

Через две недели прибыли в Пиллау (Балтийск). Там и Победу встретили.

На одном из трофейных крейсеров в трюме возник пожар. На тушение отправили пять человек, в том числе Арона. Пожар потушили, но повозиться пришлось, и Арон был не из последних. Всю группу представили к награждению медалью «За отвагу».

Только вместо фамилии Арона вписали кока, который не только не участвовал в тушении пожара, но вообще находился на берегу… — «В чем дело? — Ты, Линецкий, много разговариваешь». — Эта несправедливость больно уколола. Отвага не состыковалась со справедливостью.

Не тогда ли появилась мысль об отъезде?

Линецкий Арон Самойлович, 1926 года рождения, награжден орденом Отечественной войны 2-й степени, памятными и юбилейными медалями. Репатриировался в Израиль в ноябре 1990-го.

И здесь не обошлось без извечной еврейской истории с именами. По паспорту она Соня Менделевна, но со дня рождения мать называла ее Женей. Так и пошло. Родилась она в небольшом полуеврейском городе Васильков Киевской области. Но почти сразу после ее рождения они переехали в Ленинград, тогда еще Петроград, где жили братья отца. Был голод, многие петербуржцы разъехались, кто мог — бежал от революции за границу, город опустел, квартиры не были проблемой и они поселились на Казначейской улице. Характерно, что при всех режимах она сохранила свое название, «уцелела» во время массовых переименований, как в старое так и в новое время. Сама улица была небольшой — двести пятьдесят метров, и на ней было всего пятнадцать домов, в одном из которых размещалось казначейство.