Ефим Гольбрайх - Былой войны разрозненные строки

Украинский мальчишка, начитавшись книг о разведчиках, выслеживает своего одноклассника-еврея и предает его немцам. Немцы расстреливают не только еврейскую семью, но и украинскую, которая укрывала. А как «награду» доносчику заодно расстреливают и его!

В селе Уданово немцы ведут евреев на расстрел. Навстречу идет христианский священник Сылин. Впереди обреченных с гордо поднятой головой идет раввин. Священник не сворачивает в сторону, подходит к раввину, обнимает его:

«Прощай брат!». — «Прощай брат! — отвечает раввин, — встретимся на Страшном суде!».

Немецкий комендант кричит священнику: «Не мешайте нам нести службу!». — Священник по-немецки отвечает: «Вы служите Молоху, а я Богу!».

Этот священник спас еврейскую семью из пяти человек.

Илие Мазоре.

Заместителю председателя колхоза Марку Моисеевичу Эпельбауму поручили эвакуировать в глубь страны молочное стадо племенных коров. Посадил жену и дочь в бричку и своим ходом гнал скот до Саратова. Перегнал благополучно, без потерь. Здесь скот разобрало начальство, а его избрали председателем одного из колхозов. Одним из первых в стране ввел денежную оплату труда колхозников. Они и работали в полную силу.

Колхоз процветал. Собрали деньги на танк. Приехал сын одной из колхозниц, танкист. Ему и вручили боевую машину. После освобождения Киева стал собирать стадо, чтобы вернуть хозяевам в прежний колхоз. Не тут-то было! Не отдают! Понравилось.

Стал шуметь, требовать. Начальство окрысилось. Стали его снимать с работы. Трижды! И трижды колхозники не давали снять — любили и уважали. На четвертый раз все начальство съехалось — сняли. И тут же судить. Разбазаривание средств в больших размерах. Как же, платил деньги за труд! Осудили и отправили в стройбат. С трудом освободился.

Так нет же! Уже после войны приехали в его колхоз, описали дом, мебель…

Поразительно, но слово «Победа» на войне не существовало. И это несмотря на то, что вера в Победу в армии и народе никогда не ослабевала, даже в самые тяжелые дни. Только поэт мог сказать: «когда мы победим…» Для солдат же это было табу. Солдаты, от рядового до генерала, всегда говорили: «когда уже кончится эта проклятая война…»

Позвонили из штаба: «Посылаем тебе пополнение». — Вечером по горизонту видно далеко — километрах в двух показалось несколько человек, идут цепочкой, друг за другом. Один сильно припадает на ногу. В госпитале не долечили? Пришли: «Ты что, ранен, что ли?». — «Да нет. У меня одна нога с детства на семь сантиметров короче». — «Да как же тебя взяли?». — «Да так вот и взяли. С самой Сибири следую. Куда ни приду — «Как же тебя взяли?» И отправляют дальше — «Там разберутся». Так вот и пришел».

А куда дальше? Дальше некуда. Передовая.

Как встречали в Праге — не описать. Такого ликования больше не было нигде. Забрасывали цветами, лезли на танки, угощали вином, обнимали и целовали, танцевали и пели, приглашали зайти. Через какое-то время увидел документальный фильм, как встречали немцев в 1938 году — один к одному!

В тридцать восьмом и сорок пятом это были разные люди. Но неприятный осадок остался.

Однажды пришел сосед и от имени хозяина, не знавшего русского языка, сказал отцу, чтобы одну из трех девочек отдали ему в жены (пять его жен жили во дворе в кибитках), впротивном случае они должны вернуть ему то, что он давал: кое-что из продуктов, сухофрукты, доски на нары. Решили, что это шутка. Но сосед разъяснил, что это серьезно. Все были в ужасе. Отдавать было нечего и нечем. Побежали к председателю колхоза. Тот сказал: «Вам нужно перебраться в другой колхоз». — Дал арбу. Больше ничем помочь не мог.

Маша Минстер.

Хозяйка, у которой жили, была клятая ведьма. Подпирала дверь комнаты большим камнем, чтобы они не могли выйти, и все, в том числе слепая мать, прыгали в окно. Ее муж, доброй души человек, когда жены не было дома, потихоньку отодвигал камень и просовывал в дверь то лепешку, то несколько картофелин.

Одной нельзя было выйти из дома — армянские подростки тринадцати-четырнадцати лет накидывались и насиловали эвакуированных женщин…

И жаловаться было некому.

Ида Черепанова.

В гетто дети начинали говорить рано. Маленький мальчик — год и семь месяцев, подошел к сестре своей матери: «Тетенька! Возьми меня в свой животик. Я просил маму, но она не может. Ты еще молоденькая. Спрячь меня в своем животике. Я очень боюсь немцев».

Фаина Авскерова.

Трогается воинский эшелон. Вдоль состава бежит женщина с тяжелым мешком за плечами:

— Ребята! Подвезите! Я еще не старая!..

Борис Галанов.

На следующий день после расстрела евреев в Одессе женщин послали закапывать трупы. Среди них была интеллигентная и добрая учительница-украинка Ульяна Байбузенко. В ногах одной из расстрелянных она нашла чудом уцелевшего двухлетнего мальчика! Рискуя жизнью, она спрятала его под свою широкую юбку и вынесла с этого страшного места. Мальчик знал только, что его зовут Толик. Ни имени, ни фамилии родителей вспомнить не мог. Все понимал. Когда во время обыска его спрятали в подвале и накрыли бочкой, а кругом бегали крысы — не подал голоса. Она его спасла.

Александр Копанев.

В Бобруйске, на улице Толстого 12, жила юная девушка Цирлина. В семнадцатилетнюю красавицу влюбился немецкий солдат и долго ее прятал. Обещал после войны жениться и так бы, наверное, и сделал.

В соседнем доме жила сестра городского главы. Однажды он приехал к сестре и случайно увидел еврейскую девушку: «Как! Ты еще жива?!» — вызвал полицаев и ее расстреляли.

Возле немецких коттеджей стояли дети, а порой и взрослые, главным образом женщины, и держали в руках часы: «Нате! Берите! Только не трогайте нас, не рушьте ничего!..»

Теперь стыдно. И за нас. И за них.

Командир минометной роты 628 полка — старший лейтенант Кватов — со своим ординарцем зашли в немецкий дом. Хозяйская собака встретила их грозным лаем. Решили ее застрелить. Хозяева, пожилая пара, попросили этого не делать.

Собаку пощадили.

Застрелили хозяев…

Евгений Зеликман.

Летом сорок четвертого года боевики польской Армии Крайовой вырезали в городе Минск-Мазовецкий наш госпиталь, убив 200 (двести!) раненых и весь персонал.

Батальон лежал на болоте. Кругом топь, окопов нет, в землянке комбата вода по колено. Из еды только черные сухари и селедочные головы. Курева не было даже у командиров.

Борис Рапопорт.

В Берлине, на Унтерденлинден, английский офицер бил перчаткой по лицу пожилого немца за то, что он шел по тротуару, а не по мостовой. Такой порядок был установлен немцами для евреев на оккупированной территории, а, возможно, и на всей занятой ими Европе. Едва ли Союзное Командование и комендатура Берлина давали такой приказ. Скорей всего дискриминация возникла спонтанно, по аналогии.