Е. Мешаненкова - Муслим Магомаев. Биография

Время шло, сроки поджимали, но Магомаев тоже не собирался сдаваться. Он знал, что никакой его вины перед родным Азербайджаном нет, все эти обиды существуют только в воображении руководства, возомнившего о себе невесть что, и когда других способов не осталось, обратился лично к министру культуры СССР, то есть к Фурцевой. Та тянуть не стала и сразу же позвонила в Баку. Сообщила, что кандидатура Магомаева утверждена министерством, что в Париже уже афиши с его именем висят и что их упрямство грозит опозорить весь Советский Союз. Она настаивала и делала это так, как умела одна она – спокойно, но с таким металлом в голосе, что было совершенно ясно – отказать невозможно.

Конечно, азербайджанские власти сдались, и прямо в день концерта Магомаев наконец вылетел в Париж. Выступать пришлось без репетиции, но ему было не впервой преодолевать трудности, поэтому спел он как всегда блестяще. Настолько блестяще, что его хорошо запомнил директор театра «Олимпия» Бруно Кокатрикс, да и не только он – Магомаеву начали поступать предложения о гастролях в Европе. Но советские певцы не имели права вести такие переговоры, за них с западными импресарио общались представители Госконцерта. А они… то ли специально так сделали, то ли от жадности совсем потеряли голову, но запросили такую огромную сумму, что переговоры так и окончились ничем.

Через три года Бруно Кокатрикс все же организовал гастроли Магомаева в Париж. За это время он стал в СССР еще более знаменитым, да и за рубеж его не раз приглашали. Правда, не по всем приглашениям удавалось ездить, потому что выпускали его редко и очень неохотно. Например, на гастроли в финский оперный театр не отпустили и даже в известность не поставили. Поскольку Магомаев получил копию приглашения, он обратился в Госконцерт уже сам. Но там ему ответили, что им эти гастроли невыгодны, поэтому они их не интересуют. Интересы же и выгода артистов во внимание не принимались, их в Госконцерте рассматривали только с одной стороны – как способ добывания валюты. Собственно говоря, почему его и отпустили на вторые гастроли во Францию (на этот раз с Эдитой Пьехой и Ленинградским мюзик-холлом) – там предложили очень хорошие деньги.

Бруно Кокатрикс платил за наши выступления в «Олимпии» весьма приличные гонорары – но не нам. Их получал Госконцерт, а нам выдавали весьма скромные суточные, «шуточные», как тогда говорили. О том, что наши ставки в действительности были очень приличными, я узнал совершенно случайно. Бруно Кокатрикс устроил для нашей группы банкет, на который были приглашены и другие гости. Всего собралось человек пятьдесят. Оказавшись рядом с секретаршей Бруно, Жозет, я сказал ей, показывая на роскошный стол: «Ну и ну! Сколько же он выложил за этот прием?!» Она ответила мне совершенно спокойно: «И вы могли бы это устроить – одного вашего выступления хватило бы, чтобы покрыть расходы на такой банкет…» По причине несуразной политики Госконцерта очень многие наши исполнители не смогли в те годы стать известными и в других странах. У нас почему-то не хотели понимать, что эти артисты – такое же достояние нашей культуры, как ансамбль «Березка», моисеевцы, цирк, два-три самых именитых инструменталиста… Если бы в зарубежные гастроли почаще ездило как можно больше наших замечательных исполнителей, то нашу культуру знали бы за рубежом гораздо лучше.

Звездой тех гастролей в «Олимпии» была Эдита Пьеха – очаровательная, уже известная в Париже, свободно владеющая французским – конечно, публика ее обожала. Но Магомаев нисколько не терялся на ее фоне, и с каждым выступлением приобретал все больше поклонников. Постепенно в кассах театра, при покупке билетов, все чаще стали уточнять, будет ли сегодня петь Магомаев, а секретарша Бруно Кокатрикса встречала его репликами: «О, Муслим! Сегодня специально на тебя уже пришли сто человек!» Вскоре сотрудники «Олимпии» начали уже открыто говорить ему: «Муслим, оставайся в Париже, здесь ты быстро станешь миллионером». Обычно журналисты спрашивают: а как вы относитесь к нашему городу, нашей республике. Я никому не говорю комплиментов. Просто отвечаю: «Извините, я видел Париж».

Бруно Кокатрикс не пытался уговорить его навсегда покинуть СССР, но вот годовой контракт предложил вполне официально. Рекламу он брал на себя, обещал выпустить пластинки, устроить приглашения на телевидение, а потом повезти в тур по всей Европе. Он уверял Магомаева, что через год тот под его руководством станет мировой звездой. И конечно, Муслим был не против – как бы он ни был независим и самостоятелен, но мысль стать первой со времен Шаляпина русской мировой знаменитостью ему, естественно, льстила. К тому же какие горизонты! Покорять новую публику, находить путь к сердцам людей из разных стран – это была непростая, но очень интересная задача, как раз для Магомаева. Но одного его согласия было мало, надо было получить согласие советского руководства.

Кокатрикс был уверен, что ему не откажут. В Европе плохо знали и не слишком жаловали советских эстрадников, и такие гастроли стали бы настоящим прорывом, которым можно было бы гордиться. У СССР был реальный шанс прорекламировать свою эстраду на весь мир, привлечь к советским певцам всеобщее внимание, но…

Но Фурцева наотрез отказала. Причину, которую она привела, иначе чем дурацкой не назвать – дескать, Магомаева постоянно приглашают на правительственные концерты, поэтому он нужен в СССР. Ясно было, что это отговорка и что его просто не хотят надолго выпускать за границу – а вдруг сбежит. Тем более у него ведь были состоятельные родственники в Швейцарии, которые могли помочь на первых порах, пожелай и он там остаться. Его и раньше не слишком любили отпускать на зарубежные гастроли, а после этого приглашения и вовсе стали все перекрывать, ему с большим трудом удавалось изредка вырываться за рубеж. Было бы глупо винить в этом одну Фурцеву – собственно лично на нее Магомаев никогда зла и не держал. Она просто была тем человеком, который озвучивал решение, принятое на самом верху.

С Екатериной Алексеевной Фурцевой мне довелось общаться много. Я узнал ее достаточно хорошо, поэтому могу сказать, что была она человеком незаурядным и на своем месте. Она любила свое дело, любила артистов. Многим она помогла стать тем, кем они стали… Да, она была частью той системы, но в отличие от многих работала в ней со знанием порученного ей дела… Ткачиха в молодости, она обнаружила к культуре природное чутье. Могла, конечно, и на ковер вызвать – но в основном по указке ЦК… Была свойской: на гастроли Большого послала вагон водки, чтобы они могли там встретить Новый год…

Гастроли в Париже еще не закончились, как вдруг Магомаеву позвонил из Москвы один его друг и по секрету рассказал, что дома его ждут очень большие неприятности. Дело было вот в чем – некий Павел Леонидов, занимавшийся организацией концертов, предложил ему выступить в Ростове-на-Дону, причем не в зале, а на стадионе.

Читать дальше