Сергей Бондарин - Парус плаваний и воспоминаний

А вдали, за чудесным парком с могучими голубыми елями, в бездымном ясном воздухе — горы, горы, горы…

Могло ли все это не волновать? Не сегодня-завтра обещана подвода, вернее, горская линейка-таратайка для поездки в отдаленные аулы Чегемского ущелья. А может, удастся оттуда пройти и на перевал в Сванетию. А может, удастся принять участие в народном празднике по случаю снятия урожая кукурузы, проса, ячменя в ауле Кюнюм под самыми снегами! Там уже закончили постройку плотины для водоема и крыши над новой школой, а на днях туда повезли молодые саженцы для посадки сада. Привьются ли?

И вот деревца, когда-то посаженные с твоей помощью, теперь стоят мощными аллеями вдоль прекрасных дорог. Больше птиц, цветов, тени. Девочка, которая когда-то робко пробовала продекламировать перед тобою русское стихотворение, сейчас исполняет роль героини в пьесе национального поэта. Когда-то в угрюмом горном, кошу, среди баранты, где ты располагался на ночлег, мальчик подал тебе прохладную чашку айрана, с любопытством и легким испугом смотрел на небывалого человека из России, из Москвы. Теперь — он знаменитый ученый-животновод страны…

Имена многих наших друзей из Кабардино-Балкарии теперь известны всей стране — дальше, за ее пределами!

Бабель был прав. Он прежде всего был прав правдой общей — он наставлял меня на доброе знание, на любовь, хотя и этого в ту пору я, кажется, не понимал. Да, я полюбил чужих красивых людей, полюбил природу их страны, научился слышать дыхание их истории, а главное — видеть неизменное стремление людей к красоте и справедливости. Не стыдясь пышных слов, скажу: дружба с этой страной не раз пробуждала во мне чувство, которое принято называть вдохновением — ее горы, ее небо, ее тайны. А теперь мне понятно еще кое-что.

Мне понятно, что благодаря всему этому я приблизился к душе человека, взволнованного тем же самым. Вот это и заметьте! Заметьте, как иной раз пути через долины и горы, по морям, а то и по городским улицам и переулкам, освещенным фонарями, под которыми вы останавливались вдруг для беседы, эти дороги верней всего ведут к сближению человека с человеком.

Будем беречь эти дороги и обсаживать их тополями.

Я радуюсь, когда кабардинец или балкарец с уважением говорит о друзьях из России, о том, как отблеск русских снегов упадает иногда на снежные вершины Кавказа. Не раз приходилось мне слышать, с каким уважением относятся к русской интеллигенции, соплеменной Радищеву и Лермонтову, Герцену и Ленину, на Кавказе. Я не раз слышал это от прекрасных поэтов Кавказа — Алима Кешокова, Кайсына Кулиева или Расула Гамзатова. Мне запомнилось, как страстно Кайсын говорил о своем друге, русском поэте, полюбившем камни и реки его страны. Многие сердца тронул искренний литературный «тост» Расула Гамзатова, поднятый за его друзей-переводчиков. Думаю, мое признание в том, что и мне приходилось пить воду горных ледников и есть хлеб, выращенный на скалах Кавказа, не прозвучит нескромно. И я имел высокое удовлетворение: случалось убедиться, что и под моим пером переводчика художественное слово кабардинского писателя достойно звучит на языке Пушкина и Лермонтова. Тут от упреков я свободен.

И еще раз там убедился я в том, что дружба народов начинается с дружбы человека с человеком. Всегда дружба человека с человеком обладает способностью и привлекать и распространяться, подобно тому, как цветочная пыльца с двух, с нескольких цветочных головок постепенно порождает целое море цветов. Нужно, впрочем, сделать одну оговорку: в прежние годы не все еще было ясно, часто обманывали характеры людей, обманывали именно своею силой, что иногда мешало понимать истинное значение их дел. Было и так, что дела человека казались важными, громкими только потому, что круто и беспощадно действовал человек, голос его звучал зычно и властно. А ведь точно также, как в малом легче видеть большое, не всегда в громком заключена истинная мощь. И обмануться легче еще потому, что у иных поколений нет преимущества исторического обзора.

Тем более теперь радостно сказать о том, что мы знаем высокое удовлетворение от торжества конечной правды, знаем нелегкий, но пахучий хлеб дружбы, солнце, принесенное нашими же руками, знаем возможность художественного познания.

Многие знают теперь то, что вначале было знакомо только немногим.

Иногда мне бывает не весело, а грустно за столом общим с моими друзьями из Кабардино-Балкарии, умеющими делать дружбу веселой, грустно потому, что уже нет многих из тех, кто мог бы быть с нами. Их не может заменить никто другой — именно тех людей, что когда-то в том или ином качестве вручали тебе хотя бы одно звено все той же волшебной златой цепи доброй преемственности, общей верховной заботы о чем? — о том, чтобы всякий человек умел смотреть в глаза любого другого человека всегда — даже и тогда, «когда у вас на носу очки, а в душе осень», как писал в одном из своих рассказов Бабель.

Дальше снова лягут несколько страниц из старых дневников, нуждающихся в комментариях. Комментарии будут тут же.

«Наступает осень — чудесное время в Москве, но на этот раз всюду как-то по-особенному разнообразно любопытно. Состояние как бы вдруг остановившегося взрыва.

Вся Остоженка разрыта, наш старый дом повис над котлованом — прокладывают открытым способом линию метро первой очереди.

И вдруг по Чудовке проехал всадник — босой, без шапки. Смешно. Как в деревне. Тут же бьет молот, сотрясая стены нашей маленькой квартирки: механический молот вбивает сваи.

Поздним вечером я, по обыкновению, прохаживался вдоль подвалов Чудовки. За окнами уже спят. Осенний яблочный воздух, а из окон несет дыханием нор. В одном окне на подоконнике увидел три яйца: сегодня выдавали по рабочим карточкам.

Где-то веселый женский голос пел грустную песню. Другую песню пел мужчина за дощатым забором: «По диким степям Забайкалья».

Дикие темные времена оставили нам свои песни. Будут времена, когда тоске будут обучаться по старым песням каторжников.

Приходил Иля[Илья Ильф], приглашает на завтра: говорят, будут взрывать храм Спасителя.

Я помню, как в шлеме купола появилась первая щель, потом — другая, дальше и дальше — со всех сторон купола, и тогда сначала сквозь щели засквозило небо, а потом — совсем насквозь — в громадной сетчатой мышеловке арматуры. Вместо привычной позолоты над городом зияли дыры. Между тем мы научились рассматривать звезды через сеть арматуры, через каркас, и казалось: не звезда мерцает, а кто-то залез туда, на высоту, с лучистым фонариком в руках, лазает там, что-то ищет, осматривается, увидел.

Фантастический человечек действовал в устрашающей вышине, таинственно-хитро увлекая воображение. Редкий вечер мы не ходили туда с Илей. Это было очень интересно. Иля купил фотоаппарат и уже отлично снимает — и цирк Шапито в парке культуры и отдыха, и Генриетту, у которой на одном снимке оказалось три ноги, интерьер своей и нашей комнаты, Женю Петрова, Сашу Казачинского, Борю Левина — всех друзей, знакомых, кошек, собак, строительные работы на Остоженке, храм Христа Спасителя в разных стадиях его обреченности.