Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Не могу объяснить своё состояние зашоренности и безконтрольности со стороны разума после возвращения домой, казалось, что весь день прошёл либо в полусне, либо в полузабытьи. Как будто бы я, все сутки находясь в состоянии аффекта, то ли там был сам, то ли вместо меня пил совсем другой человек, — может быть, то было полностью отстранившееся добро, но воплотившееся зло.

Ещё вечером, присмотрев в радиусе около пятидесяти метров от предполагаемого эпицентра несколько запущенных могилок, вооружившись подержанным инвентарём, начиная с утра, приводил неспешно их в порядок, тщательно наблюдая за происходящим вокруг.

Внешность, «взятая» из старого шкафа, где «жили» разные персонажи, на сей раз напоминала интеллигента и годах, в поношенной, но чистой, явно лет на двадцать отставшей от моды одеждой. Отращенная специально бородка «испанка» без усов и очки добавляли к имиджу статусности с неудавшейся судьбой интеллектуала, ещё не потерявшего надежду, но уже разочаровавшегося в современной жизни. Два «Браунинга» «Hi-power», 9 мм, (четырьмя магазинами, были бы не кстати, если бы торчали снаружи, а потому обнадеживающе грели внутри.

Апатия и какая-то опустошённость буквально лишали сил. Было настолько безразлично всё, что впору вытаскивать полюбившиеся пистолеты, идти в самую гущу и палить направо и налево, а в конце — собрать всех в эпицентр и «запустить» вместе с собой «на луну». Что-то происходило, но любая попытка анализа или хотя бы понимания себя останавливалась на первом вопросе. При всём притом остальные действия были безупречны.

Обычно бушующие эмоции в такие моменты от переживаний прошлого, настоящего и возможного будущего набегали хотя бы раз в день волнами различной высоты и силы, здесь же мыслей не было совсем, как и воспоминаний. Огромным было лишь желание, побыстрее всё закончить, но именно закончить. Полное безразличие и какая-то душевная опустошенность, обезвожившие силу воли и обезвредившие любой мыслительный процесс, могущий повлиять на выполнения задуманного.

Будь это вчера или завтра, я, разумеется, побывал бы на кладбище или рядом, но лишь с фотоаппаратом и видеокамерой, и даже не допустил бы мысли о возможности подобного святотатства со своей стороны. Мало того, большинство клеток памяти этого дня оказались «засвечены» уже на следующее утро. Проснувшись, я вспомнил отрывками вчерашнее, возможно, потому что одной картиной зияла пропасть, разверзшаяся подо мной, и это было сумасшедшее, буквально ощущавшееся физически, еле переносимое состояние как будто бы перегрузки, сравнимое с давящим ужасом человека, падающего в воздушную яму на самолёте.

Нет, конечно же обычными органами чувств я был здесь, на грешной земле, но что-то внутри меня отчётливо дало понять: то, что я вижу, слышу, ощущаю — лишь внешнее, а реальное — происходящее глубоко внутри меня, там, где я настоящий, там, где есть вечное, бывшее до моего рождения и остающееся после моей физической смерти, пытающееся пробиться совестью через коросту наслоений, желаний, оправдания, суеты ради этой телесной оболочки. Не знаю, может, это было помешательство на один день или какой-то эффект медикамента, над которым трудятся, но не создают, зато показывают на голубых экранах. Подобное случилось раз в жизни, странно совпавшее с этим днём и, слава Богу, преодолённое.

Да, было холодно, и лежал снег, однако внутри всё горело, будто взрыв уже произошёл, но в глубине моего сознания, лицо и руки были холодными, словно враз лишились тёплой крови. И навсегда осталось отражение собственного лица в отражении на запачканной поверхности стеклянной банки, надетой верх ногами на острие ограды, у которой я находился, точнее, не само отражение, а то, что произвело на меня отрезвляющее впечатление — его серая, морщинистая кожа. Оно-то и заставило очнуться до конца и постараться зацепиться и остановить, хотя бы на время, происходящее.

Вспоминая тот день, уже сидя в тюрьме, мне думалось: «Попробуй, объясни это состояние присяжным заседателям, скажи, что тот ты — не совсем ты тогдашнего времени, а лишь та злая сторона, которая есть у каждого, на время затмившая остальную часть сущности, может быть, не такую уж и плохую». Ответили бы: зарплату поручал и в милицию не пришёл. И ничего не скажешь: гора трупов, океан крови, — и всё это я, я и я, и это ещё, помимо уже имеющегося.

И снова и снова понимаю: именно это был мой «Рубикон», только, в отличие от Цезаря, я не вошел бы в Рим и не стал бы его императором, а потерял бы навсегда свою душу, и без того чёрную, и без того уже почти не мою, пронзённую не двадцатью с лишним ударами кинжалов, а десятками загубленных жизней, в том числе и собственной…

…Я сидел, а люди всё шли, в основном небольшими, в кожу одетыми группками. Активным движение было не более часа, всего около 50–70 человек, как мне показалось, а инициирующее дистанционное устройство, то есть пультик от него, всё жёг руку и предостерегал от, малейшего шевеления. Мне казалось: пошевелись я хоть чуть, и опять стану прежним, и тогда всё. И только сейчас появилась настоящая радость, всё возрастающая и крепнущая оттого, что ничего не произошло, и оттого, что виновником возможного ужаса, чуть было не произошедшего, не стал я. Этот день стал самым чистым, взамен, возможно, самого гнетущего момента моей жизни, когда случайно погибла девочка (правда узнал я об этом лишь после ареста, до того же будучи уверен, что она не пострадала, ведь я все для этого тогда сделал), отделяющий всего каким-то шагом от пропасти.

Дождавшись пустоты и сумерек, разминировал… Нет, не трясущимися руками, а спокойными мерными движениями, принёс в квартиру, рядом расположенную, где собирался отсиживаться, переоделся и с некоторым напряжением, через усилие, посмотрел в зеркало и, успокоившись, выдохнул: всё тот же обычный, но с какой-то новой искоркой во взгляде, и не тот, что был в отражении — морщинистый и землистый, — того я не знал, не хотел знать и даже вспоминать.

Написав эти строки, представляю состояние читающего и вспоминающего, что писавший их, обвинялся более чем в десяти убийствах, и это, чистейшая правда.

Действительно, как понять такое? Многие не станут и пробовать, на что имеют полное право. Но желающий попытаться, должен отойти от всяческой суеты, а сначала, по словам князя Е. Трубецкого, «Чтобы осознать суету, наша мысль должна обладать какой-то точкой опоры вне её». Ну, а если нет, то пусть убийца остается убийцей, как бы он ни подходил к этому. И я не стану пытаться объяснять, что люди, занимающиеся одним и тем же, все же отличаются друг от друга, и порой — кардинально, скажем, как два разбойника, распятые со Христом. Раскаяние одного из них принято святыми отцами как идеальное, и он первый из когда-либо живущих вошёл во врата Царствия Небесного. Второй же, погрязший в понравившемся ему грехе, погибнет. Суть произошедшего — буквально в краткосрочном моменте, который стал границей. Оба эти человека, наказанные тогдашним законом за свои тягчайшие преступления — грабежи, убийства и так далее, — имели по материальным, земным меркам одинаковый конец: наказание физическое и ограждение общества от их посягательств на ценности и жизни других людей.