Элизабет Хереш - Николай II

Николай был бледен, как мел. Политики могли его предать, но генералы…

Он отворачивается от Рузского и подходит к окну вагона, чтобы выглянуть наружу. Можно лишь догадываться, что происходило в эти минуты в душе царя, но ясно, что мнение одного-единственного генерала для него значило много крат больше, чем высказывания Родзянко или других политиков-предателей. С армией его связывали куда более прочные узы, чем с любой другой силой в стране. С любым солдатом Николай чувствовал себя лучше, нежели с гражданским министром в столице. Привести страну к военной победе над врагом для него важнее, чем улучшить собственное положение. Никаких шансов у него нет, колесо повернулось: если уж собственная гвардия покинула его, рассчитывать в открытой борьбе с силами революции больше не на кого. А о гражданской войне для него не могло быть и речи, тем более перед лицом противостояния с внешним врагом, которому оставалось лишь радоваться. В эти минуты полнейшего молчания в вагоне царила чрезвычайно напряженная атмосфера. Вдруг Николай резко повернулся, перекрестился (присутствующие последовали его примеру) и твердым голосом нарушил молчание:

«Я решил уступить трон своему сыну. Благодарю вас, господа, за безупречную и верную службу и надеюсь, что вы продолжите ее при моем сыне».

Документ, заготовленный генералом Алексеевым еще с вечера, был подписан царем Николаем 2 (16) марта 1917 года в 15 часов.

Этот проект, который в таком виде не был опубликован, содержал формулу отречения «в пользу моего сына» при регентстве великого князя Михаила, брата царя, до совершеннолетия Алексея.

Однако в это время двое членов Временного комитета Думы, Гучков и Шульгин, находились в пути из Петрограда в Псков. Комитет постановил, что государственный акт такого значения должен подписываться в присутствии двух членов Государственной думы в качестве свидетелей. Их поезд также то и дело останавливался, поэтому они добрались в Псков лишь поздно вечером, когда Николай уже отрекся. Так что Николай располагал временем, чтобы спокойно обдумать свое решение. Он вызвал врача Федорова и задал ему прямой вопрос о болезни Алексея и о том, сколько тот может прожить. Результат этого разговора заставил Николая изменить свое решение: по словам Федорова, гемофилия, по тем временам, была неизлечима [104] Федоров сказал, что Алексей вряд ли доживет до 16 лет. (Прим. перев.) , Алексей будет крайне ограничен в своей жизнедеятельности, а его воспитание становится проблематичным, поскольку родители его после отречения вряд ли смогут оставаться в России. Воспитанный же за границей, Алексей не будет приемлем в роли русского царя…

Когда в десять часов вечера уполномоченные Думы зашли в салон-вагон императорского поезда, обитый зеленым шелком, царь уже изменил свое решение и явился с заготовленным новым документом.

Генерал-адъютант Данилов, начальник штаба Северного фронта, присутствовавший при всех беседах в Пскове, так описывает заключительный акт царствования Николая II:

«Государь был одет в простой кавказский бешмет с погонами пластунского батальона Его Величества. На черном кожаном поясе с серебряной пряжкой висел форменный кинжал. Гучков долго описывал положение в Петрограде, обращаясь к императору, пока тот не прервал его (по другому свидетельству, Рузский прошептал ему на ухо, что все уже решено): «Сегодня в три часа дня я по собственной воле подписал отречение, и мое решение окончательно. Сначала я полагал нужным передать трон моему сыну Алексею, однако потом, по зрелом размышлении, пересмотрел свое решение и намерен теперь отречься от трона за себя и за сына Алексея в пользу моего брата Михаила. Я сохраню сына при себе и уверен, — тут его голос дрогнул, — что он поймет чувства, которые одолевают меня…». После краткого всеобщего молчания император поднялся и надолго вышел. Мы тоже встали и молча, исполненные благоговения, последовали за уходящим монархом.

Наконец, император вернулся с машинописным листком в руке. Это был текст манифеста. Насколько я понял, это был подготовленный в Ставке проект с несколькими поправками. После того как депутаты внимательно прочли текст, они предложили внести туда несколько пояснительных слов. Царь охотно согласился. Затем император подписал два указа правительству [105] Правительствующему Сенату, (прим. перев) : о повторном назначении великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим и об утверждении князя Львова председателем Совета министров.

Последнее соответствовало высказанному пожеланию депутатов. После того как император обменялся с нами несколькими словами, он дружески пожал всем нам руки, и дверь за ним закрылась. Больше я никогда уже не видел императора…».

Примечательно, что уполномоченные Думы придавали значение тому, что царь подписал заготовленный Алексеевым документ, датированный 15 часами 2 марта, то есть до их появления, а значит, они не оказывали на него давления.

Как утверждает депутат Шульгин, он прошел за царем в конец вагона, на вопрошающий взгляд царя робко произнес, еще не придя в себя от предыдущей сцены:

«Ваше Величество, если бы вы…» — но продолжать не мог. Царь ответил ему с удивительным бесстрастием: «Вы думаете, обошлось бы?» [106] У Шульгина: «Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказаться… И у меня вырвалось: «Ах, Ваше Величество… Если бы вы это сделали раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, может быть, всего этого…». Я не договорил… Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще: «Вы думаете — обошлось бы?». Годы. Дни. 1920 год. М.: Новости, 1990. С. 524. (Прим. перев.) .

По другому свидетельству, царь якобы снял шапку перед иконой в вагоне и сказал: «На все Божья воля, я давно должен был это сделать…».

Отречение государя не только за себя, но и за наследника не было предусмотрено русской традицией и поначалу вызвало сомнения уполномоченных Думы [107] Отречение за наследника не просто не предусматривалось традицией, а прямо запрещалось законом о престолонаследии, а потому, будучи незаконным, могло быть затем объявлено недействительным. (Прим. перев.) .

Однако им ничего не оставалось, кроме как принять отречение царя в пользу своего брата. Генерал Рузский, который был с царем на протяжении всего времени его пребывания в Пскове, в своих воспоминаниях писал, что царь, сопротивляясь поначалу требованиям об отречении, признался, что ему надоело приносить России несчастья, но что он сомневается, сумеет ли новый правитель спасти положение и не будет ли жертва бессмысленной. Сам Рузский в долгом ночном телефонном разговоре с Родзянко выразил надежду, что с созданием нового правительства требования Петрограда в достаточной степени удовлетворены и отречение не нужно. Из этого разговора генерал вынес впечатление, что либо Родзянко больше не контролирует положение, либо обманывает и Рузского, и царя. Поэтому генерал, подобно многим тогдашним офицерам, которые прожили долгую жизнь и в недавние годы лично делились воспоминаниями с автором этой книги, упрекает Алексеева за самоуправство, поспешность и нарушение присяги, когда тот разослал командующим телеграммы с утверждением, что отречение необходимо. Рузский обвиняет также Родзянко в сокрытии истинного положения вещей.